Александр Казанцев - Озарение Нострадамуса

— И наберешься, своего же заморского коньяка наберешься, а я на тебя, пьяненького, полюбуюсь, может, и поучу чему следует, — и, зевнув, добавил: — Что-то миндалем вроде коньячок твой отдает, али так настоян у Катерины Медичи? Ушлая, говорят, баба была.

Блиндаж полковника Нестерова денщики так старательно натопили, что собравшиеся там их благородия господа офицеры даже кители поснимали.

Пили водку напропалую, заглушая и тоску, и безысходность, и гнев, и даже боль за все происходящее: победные прорывы с печальным концом в чужих болотах, бездарность генералов, кражи и смерть, смерть, смерть…

Шла третья зима нескончаемой, беспросветной и непонятной войны.

От прежних непрестанных прорывов, германских газовых атак, захвата пленных обеими сторонами и взаимных непостижимо огромных потерь люди устали так, что, не сговариваясь, перешли на позиционную войну, зарывшись в землю и лениво обмениваясь артиллерийскими выстрелами.

В глубоких сырых или промерзших окопах на противостоящих позициях съежившись сидели вчерашние мужики и мастеровые, фермеры и рабочие прославленных заводов — создатели того изобилия, которое позволило богатеть и развиваться обоим государствам, где теперь голод ощущался во всем.

В русских окопах потери от германских пуль были меньше, чем от вшей, передававших тиф, бороться с которым не было возможности из-за огромного скопления людей, отсутствия бань и чистого белья. Потому-то и пропадали, отдавая Богу душу, метаясь в тифозном жару в госпиталях, солдаты, даже в глаза не видевшие неприятеля.

Командирам же их только и оставалось топить осознание всего окружающего в водке и, поднимаясь на неустойчивых ногах петь вразноголосицу «Боже, царя храни…».

Во время исполнения гимна в блиндаж полковника Нестерова вошел его денщик и прошептал своему командиру:

— Там до вашего высокоблагородия из полкового комитету пришли.

— Кто осмелился во время исполнения гимна? — пьяно взревел Нестеров.

— Так что, ваше высокоблагородие, прапорщик Ерухимович с солдатом, представителем полкового комитету.

— Подать их сюда! Дисциплины не знают!.. — гневался полковник.

Тучный, рыхлый, болезненный, он был раздражен всем на свете и собственной судьбой. Способный офицер, он, получив полк, участвовал вместе с ним в Брусиловском прорыве, после победных реляций был загнан в прусские болота и умудрился вывести свою часть, потеряв три четверти личного состава, перейдя с боем линию фронта, и имел, по его мнению, все основания, чтобы после переформирования получить не тот же полк с пополнением необученными мужиками, а хотя бы новую дивизию. Но дивизию получил вместе с генеральским званием другой офицер, из штабных «подлипал», который не вытаскивал сапогов из затягивающей топи, а был всегда чистенький на виду у высокого начальства. И теперь вот этот жаркий блиндаж и гибнущие не от вражеских пуль, а от собственных вшей мужики в солдатских шинелях, которые хотят не в землю зарываться, а землю пахать, и теперь вздумали выбирать какие-то полковые комитеты.

В блиндаж вошли двое: прапорщик и бородатый солдат.

— Разрешите, господин полковник? — спросил прапорщик.

— Дисциплина где? Форма обращения? — закричал Нестеров. — Кто таков?

— Прапорщик Ерухимович, господин полковник. И со мной председатель полкового комитета Медведев.

— С солдата что спросить, а вас чему в синагоге обучали? Такому обращению к командирам?

— Никак нет. Я белорус и такой же православный, как и вы, и не низший чин, а первый офицерский, коему обращение «ваше высокоблагородие» не положено.

— Однако, прапорщик, блиндажной храбрости в вас предостаточно. Зачем солдата ко мне привели?

— Это председатель полкового комитета, господин полковник. Он намерен ознакомить вас с листовкой, одобренной солдатами вашего полка.

— Это еще что такое?

— Извольте посмотреть, ваше высокоблагородие, — сказал хмурый солдат, заросший бородой до самых глаз. — Извольте прочитать, — и он протянул листок, отпечатанный в типографии большими буквами.

Нестеров вырвал бумагу из рук солдата и, хмурясь, прочитал:

«Солдаты русские! За что воевать вас заставляют? За веру, царя и Отечество? Так никто на веру вашу православную не покушается, ни одной церкви враг не тронул, не испоганил. А близкая царская родня германская не на своего родственника покушается и не на земли его Российские. Воюете и головы свои вы складываете из-за споров капиталистов разных стран, кому где торговать и как побольше барыша нахапать. В окопах, что перед вами, такие же, как вы, люди сидят, брательники ваши, которых так же обманом на смерть гонят. Так идите же брататься со своими мнимыми врагами, у которых один с вами общий враг — власть продажная, на службе у богатеев состоящая. Кончайте войну сами, если генералы ваши на это не способны. И будут фабрики — рабочим, земля — крестьянам которые на ней урожаи выращивают, а не торгуют ею для прибыли. Конец войне объявляйте!

Российская социал-демократическая партия (большевиков)».

Полковник Нестеров покраснел и схватился за сердце:

— Кто доставил? Кто в полку читать такую мерзость позволил?

— Сами солдаты прочитали, среди них грамотные есть, и на собрании своем полковому комитету наказали, — объяснил Ерухимович.

— Дозвольте, ваше высокоблагородие, волю солдатскую до вас донести, — сказал Медведев.

— Какая там еще «воля солдатская»? Дисциплины не знаете? На войне одна воля — командования!

— Это так точно, ваше высокоблагородие, но это пока война идет. А ежели солдаты порешили с нею кончать, то воля их первая и господам офицерам, их благородиям, выходит подчиниться надобно.

— Молчать! — хрипло заорал полковник Нестеров. — Да за такие слова дерзкие — трибунал и расстрел! Это ваша работа, прапорщик Ерухимович? В большевичках ходите?

— Никак нет! Я государю-императору присягу давал и состоять в какой-либо партии не могу. Разрешите идти, господин полковник?

— Вы идите, а этот комитетчик пусть убирается. В следующий раз под арест посажу.

— Комитет солдатский ждет вашего решения, ваше высокоблагородие господин полковник, по поводу листовки этой, с какой мы все согласны, — упрямился бородач.

— Вон отсюда! — истерично закричал Нестеров. — Расстреляю!

Протрезвевшие офицеры смущенно переминались с ноги на ногу. Один из них, припав к телескопической стереотрубе, возвышавшейся над блиндажом, воскликнул:

— Наши-то шумели, шумели, а как будто в атаку на германцев идут.

— Что? — заорал полковник, бросаясь к стереотрубе.

Он увидел, как из окопов поднимались его солдаты в серых шинелях, но без оружия, неся с собой котелки и свертки.