Александр Казанцев - Ступени Нострадамуса

— Генерал и ученый! — воскликнул поэт. — Так это как раз те слушатели, которым мне так хотелось прочесть свои стишки про генералов Куликовского, Тихомирова, Лебедя из восьмидесятилетней истории. Хоть отвлеку вас от вокруг происходящего.

— Мы охотно выслушаем вас, — заверил старец.

Поэт, придерживая рукой шляпу, начал:

Поэт закончил и вопросительно посмотрел на слушателей. Старец сказал:

— Отвечу тоже каламбуром:

Поэт сразу понял намек и смутился:

Но Муромцев, хоть и во сне, был возмущен и даже обижен. Он–то знал всех названных генералов в лицо и, будучи двадцатилетним лейтенантом, был окружен ворвавшимися в Грозный боевиками–сепаратистами на площади «Минутка». И знал, какая участь после ультиматума и предполагавшегося штурма города ждет оставшихся в нем. Если в Буденновске заложников было 2 000, то в Грозном — 200 000, обреченных на гибель, если бы не вмешательство генерала Лебедя.

— Генералов тех судить, а не поносить каламбурами, — внезапно произнес Муромцев.

Поэт снова обернулся к своим спутникам и сказал:

— Генералу и ученому отец мой будет рад.

Непогода словно наказала поэта за неудачную попытку отвлечься, сорвала с него шляпу, и она поплыла по улице в сопровождении свиты щепок и мусора. Под ногами хлюпало. На голове поэта обнажилась обрамленная волосами лысина.

Мостовая Невского проспекта за столетия своего существования нарастала новым покрытием при каждом ремонте и приподнялась над прежним уровнем, первые этажи зданий стали ниже ее, к входным дверям вели ступени вниз, словно дома ушли в землю, в магазины и к парадным дверям надо было теперь спускаться.

Нагонявшая людей вода вышедшей из берегов Невы, текущей вспять, каскадами стекала по ступенькам ко всем подъездам и полузатопленным витринам.

Снизу выбегали по колена мокрые перепуганные люди, неся детей и таща скарб, погруженный порой в детские коляски. Все устремлялись вверх по Невскому проспекту, не зная, куда они бегут и где спастись.

Муромцев видел расширенные глаза на растерянных лицах, слышал рыдания женщин и бессмысленные перечисления какой–то старушкой оставленных в квартире вещей…

Поэт и его гости шлепали ногами по воде. Она обгоняла их. Та же картина была и на Литейном, куда свернули путники. Первые этажи домов превратились и здесь в полуподвалы, и, как и на Невском, заливались водой. Промокнув уже по пояс, жители в отчаянии устремлялись по менее залитой, приподнятой бесконечными ремонтами мостовой.

Обувь Муромцева и его спутников промокла. Мантия не укрывала от пронизывающего ветра. Беснуясь меж домами, он, казалось, дул то в спину, то в лицо.

Поэту не удалось догнать уплывшую вперед шляпу. И он, давно махнув на нее рукой, первым вбежал теперь вместе с каскадом воды по ступенькам отцовского подъезда и стал подниматься на второй этаж по залитой лишь снизу лестнице. Его спутники шли за ним.

Не осталось на них сухой нитки еще из–за хлынувшего в последнюю минуту дождя. В открытую входную дверь сверкнула молния, и сразу, словно сорвавшись с неба, каменной лавиной рухнул гром.

На площадке второго этажа было сухо. Поэт стал отчаянно звонить в квартиру своего отца.

Открыл дверь сам адмирал и раскатистым басом встретил пришедших:

— Что ж ты, сынок! Все извелись. Наводнение штормовое началось, а тебя все нет! И мы все деда вспоминаем!

— Его не только здесь помянем. Сама Природа вспомнила о нем и затопила город. А я с собой гостей привел. Уважают они деда, и профессор, и генерал.

Сердце екнуло у Муромцева. Уважает ли он обвиняемого, которому по указанию генерал–директории обязан вынести смертный приговор. Для того и назначен был солдат к юристам в трибунал. Если бы проснуться!..

— Гостям я рад и сожалею, что попали вы в шторм с наводнением, какого не было столетие. Я отдал приказ по радиоканалу всем кораблям спустить плавсредства, катера и шлюпки, идти на помощь людям в затопленном Кронштадте и в Питере на залитых островах.

— Надеюсь, папа, очередь дойдет и до нас, и катер приплывет на Литейный — новый проток Невы? — спросил поэт.

— Да. Через двое суток. Мы продержимся на втором этаже, как на палубе корабля в кают–компании. А стол накрыт. Я сам крутился по хозяйству вместо больной жены. Гости наши промокли. Им стоило б согреться чем–нибудь покрепче. Помянем того, кто об этом всем предостерегал.

Всегда готов! — прорезался голос у Муромцева.

Озноб, как в кошмаре, бил его.

— Из тех краев я, где не пьют, — виновато признался старец.

— Мы уважаем традиции любой страны. Но как к вам обращаться, гости дорогие?

— Я, скажем просто, Наза Вец. А Муромцев — он генерал. Платон Никандрович? Не так ли?

Генерал кивнул. Как во сне, у него вдруг стал не открываться рот.

— Пойди, Владь, переоденься. И захвати гостям халаты. Плащи их надо просушить.

— Двое суток! — покачал головой поэт. — С кем вместе, как робинзоны, будем дожидаться судна?

— Робинзоны все свои: мама, сын твой Федя с милой подружкой. Двое моих морячков. Дядя Митя приехать не смог. Профессор, кафедра, проект волновой электростанции, как память о твоем деде. С нами и Весна Закатова, наставница твоя, поэзии звезда. Вода схлынет раньше, чем опустеет стол.

— Как знать, — покачал головой поэт. — Надо видеть взбесившуюся Неву, как ринулась она на берег.

— Значит, будем доедать у соседей или хоть на чердаке. Пока же мы идем вроде как на «пир во время чумы»! — бодро пригласил адмирал. — Заслуга Владя Иля лишь умножается от подтверждения.

— В том безусловно вы правы! — согласился Наза Вец, а генерал насторожился.

Вошли в столовую, где все их ждали. Пришельцы сняли свои «мантии». Тоненькая девушка с васильковыми глазами аккуратно развесила «плащи» на стульях.

— Какой сказочный материал! Его б певице для эстрады! — восхищалась она серебристой тканью.