Федор Ильин - Долина Новой жизни

– Дорогой, я не могу скрыть от вас, это известие радует меня, но в то же время заставляет сильно биться мое сердце. Не знаю почему, но я испытываю большое беспокойство, как будто наша свадьба принесет нам несчастье.

– Вы захотели оформить наши отношения религиозным обрядом, и я исполняю ваше желание.

– Да, да, дорогой, это необходимо.

– В таком случае я не понимаю вашей тревоги, – сказал Роберт, садясь на диван и ласково гладя руку молодой женщины.

– Какое-то предчувствие, – произнесла она нервно.

– Полно, не надо волновать себя, все идет хорошо. Хитроумный мистер Блэкнайт умеет разговаривать с отцом. Он заключил с ним только что очень выгодный для нас договор. Теперь мы можем говорить об автономии наших Долин. Будущее не должно представляться вам в мрачных красках. Симпатии к нам у населения Долины Новой Жизни растут, и я убежден, что наш пример подействует на них, тогда затеи отца сами собой рухнут. Я надеюсь, его первая посадка в инкубаториях будет и последней. Мы же не теряем время напрасно и строим собственный, новый инкубаторий.

– Я верю в вас, Роберт, мне интересны ваши опыты. Я чувствую, что от них зависит будущее всего мира. И все же мне страшно…

– Я люблю вас, и вы поможете мне выполнить мое дело. Замыслы отца опасны. Теперь я убедился, что он признает только насилие.

Руки молодой женщины обвились вокруг шеи ее возлюбленного, и она шептала:

– Мы не справимся с мистером Куинслеем, он погубит нас. Роберт, Роберт, милый, не лучше ли нам убежать куда-нибудь подальше и зажить там в полном покое и уединении? Земной шар велик, и мы сможем хорошо спрятаться.

– О, моя любовь, разве я могу отказаться от дела, которому уже служит третье поколение Куинслеев? Разве я могу оставить людей, которым мы дали жизнь и которых мы еще не сделали настолько самостоятельными, чтобы они могли бороться за свое будущее, за свое счастье! Разве я могу кинуть начатое, бросить исследовательскую работу, которая может быть успешна только здесь, в благоприятных условиях Долины, среди ее послушных жителей? Нет, нет, это свыше моих сил! Я люблю вас больше всего на свете, но не требуйте от меня невозможного.

Молодой человек произнес это, нежно обнимая свою будущую супругу. Она прижалась щекой к его лицу.

– Вы гордый, вы ученый, вы гениальный, вы вождь, вы должны остаться с этим народом… А я… Я буду с вами всегда, я люблю вас, милый, я ваша.

Еще накануне дул злой, холодный ветер, шел мелкий колючий снег, а с утра уже сияло яркое солнце, и горячие лучи его плавили белый зимний покров.

– Весна, – сказал Клэр, обращаясь к своему другу. Тот безучастно смотрел на расстилающиеся перед ними ледники.

– Весна, зима, лето – не все ли равно? – вяло откликнулся Герье.

– Старина, вы забыли о нашем плане, – воскликнул англичанин.

– Нет, я помню, но за эти бесконечные месяцы, проведенные нами в монастыре, я познал нечто такое, чего не ведала моя душа прежде. Я научился ценить покой, мир внутри нас. Самоуглубление, самосозерцание являются уделом мудрости.

– Эй, старина, ваша философия – результат болезни. Сильному и здоровому человеку не прожить самосозерцанием. Когда солнце согреет ваши кости, вы заговорите иначе.

– Дорогой Джон, идите дальше один, ищите Долину, если вы стремитесь туда, – я никогда не пытался узнать, что влечет вас в сторону Куинслея, – а я останусь здесь, навсегда, среди этих добрых отшельников.

– Стыдитесь, друг! Когда мы находимся у цели нашего путешествия, вы отступаете. Может быть, мадам Гаро ждет вашей помощи, а вы будете сидеть здесь и заниматься самоуглублением.

При этих словах мистера Клэра взгляд француза несколько оживился.

– Я знаю, что это временная слабость, – продолжал англичанин. – Вот за этими горами Долина, и мы будем там, я успел уже разузнать кое-что относительно дальнейшего пути.

Глаза Герье следовали по направлению его пальца.

– Видите между двух вершин узкое ущелье? Там пропасть, через которую нет прохода. Монахи доходили до этой границы владений Куинслея. Мы сделаем то, чего они не могли сделать – мы переправимся через пропасть.

Лицо Герье выражало крайнее удивление, глаза его были прикованы к какой-то точке на небе. Друг его, имеющий лучшее зрение, сразу увидел все.

– Аэроплан! – воскликнул он взволнованным голосом, – Смотрите, Рене, аэроплан. Из Долины Новой Жизни!

– Он летит так высоко, что едва различим.

– Вот она, птица, о которой говорил настоятель монастыря. Нет, Рене, вы не должны отказываться от задуманного.

– Здесь, над пустынными горами, проходит воздушный путь ют Высокого Утеса на неведомый остров в Индийском океане, с которого Куинслей получает все необходимое из стран Старого и Нового Света, – заговорил Рене. – О Джон, я чувствую, как во мне снова закипает желание проникнуть в Долину, хотя я стал уже сомневаться, не сон ли все виденное мною там, не плод ли больной фантазии? Джон, этот аэроплан вернул меня к действительности.

– Руку, товарищ! Через неделю мы тронемся в путь.

Погода установилась весенняя. Снег стал таять, сбегая каскадами шумливых вод, появились проталины и на них уже весело чирикали какие-то маленькие серенькие птички. Ледники сверкали, как алмазы, солнечные лучи обжигали кожу. Проводники и носильщики с оживлением принялись за работу; в несколько дней все было готово для выступления.

Монахи вышли прощаться, они грустно покачивали головами, наблюдая беготню и суетню последних минут. Старый монах, настоятель монастыря, отвел Герье в помещение храма со странными фигурами богов, вырубленных из камня. Он поставил его перед грубым изображением богини, наполовину женщины, наполовину животного, потом подвел его к статуе, у которой было шесть рук и три глаза, смотрящих в прошлое, настоящее и будущее. Он повторял: «Махакала», «Махакала», что-то говорил на своем непонятном языке, обращаясь то к богам, то к путешественнику. Может быть, он заклинал его от разных несчастий, может быть предсказывал ему будущее?

Герье низко поклонился ему; монах присел в знак уважения, и они расстались. Рене догнал своего друга, замыкающего шествие носильщиков, уже когда начался подъем на край ледника.

Опасный подъем одолели к концу третьего дня. Пройдя немного, оказались на краю пропасти шириною не менее ста метров. Она начиналась у карниза неприступной скалы и, огибая край ледяного массива, спускалась в глубину, как бы проваливаясь в преисподнюю, так что глаз не мог достигнуть ее дна. Эта трещина между двух гор постепенно расширялась и превращалась в глубочайшую долину, отделяющую снеговую цепь от другой цепи гор, более низких, но зато совершенно диких и неприступных.