Эллен Датлоу - Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези

Как-то раз я нашел одинокий дом, ютившийся на краю пустыря, полного теней и битого стекла. И дом этот выглядел такой покосившейся развалюхой, что даже мысль о том, что там может кто-то жить, заставляла мое воображение работать, придумывая какие-то мрачные тайны. Подойдя поближе, я заметил тонкие, уже превратившиеся в тряпки простыни вместо занавесок на окнах. И только под конец увидел мягкий, приглушенный блеск зеркала внутри дома — тогда, когда уже устал приглядываться.

Пока я стоял, рассматривая останки боковой дорожки у дома, одна из простыней слегка отодвинулась и женский голос позвал меня:

— Эй, ты! Да, ты, малыш. Нет ли у тебя при себе деньжат?

— Есть немного, — ответил я, повинуясь этому властному голосу.

— Тогда не мог бы ты мне помочь?

— Чем именно?

— Не мог бы ты зайти в магазин и купить мне немного салями? Той, которая в длинных палках, не в коротких. Я заплачу тебе, когда вернешься.

Когда я вернулся из магазина, она снова окликнула меня из-за освещенной лампой простыни:

— Поосторожнее там, на крыльце. Дверь открыта.

Единственным источником света во всем доме был маленький телевизор на металлической подставке. Он стоял напротив дивана, который, казалось, был почти полностью скрыт тушей негритянки непонятного возраста. В левой руке она держала банку с майонезом, а в правой — недоготовленный хот-дог, который, видимо, был только что извлечен из бумажного пакета, валявшегося здесь же на полу. Негритянка слизнула майонез с пальцев, закрыла банку и пристроила ее опять же на диване, который, похоже, был единственным предметом мебели в комнате. Я протянул ей колбасу, и она сунула мне в руку деньги. Там было ровно столько, сколько я уплатил за салями, — плюс еще один доллар.

Я с трудом верил в то, что действительно нахожусь в одном из домов, на которые заглядывался с того самого времени, как мы переехали в этот район. Ночь была холодной, а дом не отапливался. Телевизор, должно быть, работал на батарейках, потому что я не заметил, чтобы к нему подходил электрический шнур. Мне казалось, что я преодолел какой-то огромный барьер и проник на аванпост чудес, который долгое время был позабыт миром, в место, совершенно оторванное от реальности. Я хотел спросить негритянку, нельзя ли мне будет пристроиться в каком-нибудь углу и никогда больше не покидать этот дом. Но вместо этого поинтересовался, можно ли мне воспользоваться туалетом.

Она молча посмотрела на меня и достала что-то из-под диванных подушек. Это был фонарик. Негритянка протянула его мне:

— Возьми-ка вот это — и будь поаккуратней. Вторая дверь внизу, в холле. Не первая дверь, вторая. И смотри, не свались там.

Я спустился вниз; фонарик освещал всего несколько футов немытых выщербленных досок лестницы. Я открыл вторую дверь — как мне и было сказано — и закрыл ее за собой. Комната, в которой я очутился, была не просто уборной — это был огромный клозет. У дальней стены была здоровая дыра в полу. Я посветил туда фонариком и увидел, что дыра ведет прямо в подвал дома. Там, внизу, валялись осколки фаянсовой раковины и разбитый стульчак, которые, должно быть, провалились в подвал из ванной, что когда-то располагалась в первой комнате — той, мимо которой мне было велено пройти. Поскольку ночь была холодной, а в доме не топили, то запах не был таким уж жутким. Я присел на корточки у края дыры и посветил фонариком вниз — настолько далеко, насколько это позволял его слабый луч. Но все, что я смог разглядеть, это битые бутылки из-под того пойла, которое, должно быть, активно потребляют люди, находящиеся, как говорится, на самом дне общества. Я начал думать о тех вещах, которые могут скрываться в глубине подвала, и совершенно заблудился в своих мыслях.

— Эй, малыш! — услышал я голос негритянки. — Ты в порядке?

Вернувшись в комнату, я увидел, что к негритянке пришли другие гости. Когда они прикрыли лица руками, я сообразил, что все еще держу в руке зажженный фонарик. Я выключил его и вернул женщине, по-прежнему лежащей на диване.

— Спасибо, — сказал я, прокладывая себе путь среди остальных гостей к двери. Перед тем как выйти, я обернулся и спросил, можно ли мне будет зайти к ней еще как-нибудь.

— Как хочешь, — ответила негритянка. — Только принеси мне салями, ладно?

Так я познакомился с Кэнди. Я приходил к ней еще много раз после нашей случайной встречи той ночью. Конечно, я навещал ее не только ночью. Иногда, когда Кэнди была занята собственными делами, я держался подальше, в то время как множество самых разных людей — молодых и старых, черных и белых — приходили и уходили. Иногда же, когда Кэнди была не так уж занята, я пристраивался рядом с ней на диване и мы вместе смотрели телевизор. Порой мы разговаривали, несмотря на то что наши беседы всегда были короткими и поверхностными и заканчивались сразу же, как только разговор доходил до той пропасти, что разделяла наши жизни, которую ни один из нас не мог преодолеть. Например, когда я рассказал ей о «европейских» сигаретах моей матери, Кэнди никак не могла уяснить само слово «европейские» (хотя, возможно, у нее были трудности с каждым словом). Точно так же и я частенько не мог вспомнить ничего из своего собственного небогатого жизненного опыта, что помогло бы мне понять что-то, что Кэнди походя упоминала в разговоре.

Я приходил к ней уже что-то около месяца, когда Кэнди сказала мне (безо всякой связи с происходившим):

— Знаешь, у меня когда-то был малыш — примерно твоего возраста.

— И что же с ним случилось?

— А, его убили, — ответила она так, словно ее ответ все объяснял и не требовал никаких комментариев.

Я никогда больше не спрашивал Кэнди об этом, но не мог и позабыть ее слова — и то, как отстранение она говорила о том убийстве.

Уже после я выяснил, что в районе, где жила Кэнди, действительно были убиты несколько детей. Некоторые из них, похоже, стали жертвами маньяка-убийцы, который орудовал в самых плохих районах города за несколько лет до нашего переезда сюда. (К слову сказать, об этом мне сообщила моя же мать. Она с непередаваемо неискренним видом предупредила меня о «каком-то опасном извращенце», который, по ее словам, режет глотки детям направо и налево в том самом районе, «где живет твоя подруга».)

В тот вечер, покинув наш арендованный дом после того, как мой отец удалился в подвал вместе с нашим посетителем в костюме из сэконд-хенда, я шел по улице, ведущей к дому Кэнди, и думал о том убийце. Казалось, что улицы сжимаются вокруг меня, становясь долгим кошмаром, обладающим гипнотической силой, кошмаром, который заставляет твое воображение воспроизводить массу ужасных образов и событий снова и снова — вне зависимости от твоего желания забыть их. Конечно, это было после того, как я узнал об убитых детях. Хотя мне совсем не хотелось стать жертвой маньяка, но сама возможность такой ситуации только усиливала мое восхищение этими тесно стоящими домами и узкими улочками между ними, где тени накладывались одна на другую и почти целиком накрывали этот плохой район.