Василий Владимирский - Повелители сумерек

Я медленно поднял руку и перекрестил окно.

Кузыка еще некоторое время смотрел на меня, словно крестное знамение не оказывало на него никакого воздействия, а потом медленно отступил в темноту. Я слышал его шаги за стеной, как он, шурша травой, обходил дом, зачем‑то скребся в дверь, потом перестал. Он не уходил, будто выжидал чего‑то. Подмоги? Не знаю. Наконец его старческая поступь замерла вдали. Я представил, как он ходит по пустынной ночной деревне, освещенной луной, а в избах не спят люди, дрожат и молятся, справляя нужду под себя. И еще я понял, почему такая нервная стала Валентина. У нее почти до истерики дошло, а ведь она прибежала меня предупредить, но не могла сказать от чего. Каково ей сейчас?

Утром я помчался к Михайловым. Валеру я застал во дворе. Он посмотрел на меня чуточку с удивлением и — виновато. Он знал! Такое покорное умолчание меня взбесило, и я заорал. Можно сказать, что благим матом, если мат используется на благое дело. На вопли выскочил весь клан Михайловых, к забору приплелся Игнат и встал рядом со мною, глядя в землю. Вскоре я выдохся и охрип.

— Пошли к Василию, — сказал я.

К дому Кузыки мы шли молча. Говорить не хотелось, да и сказано было уже все. Зашли в сени, Валера постучался.

— Можно к вам? — требовательно спросил он и, не дожидаясь ответа, дернул дверь.

— Можно, — ответил Василий.

На кухне, у свежевыбеленной русской печи, нас ждали Василий и Валентина.

— Давай рассказывай, — хмуро обронил Валера.

То, что Василий Кузыка поведал об отце, ужасало своей умопомрачительной сельской обыденностью. На третий день после смерти Петр Кузыка явился ночью к сыну и попросил впустить. Тот, естественно, не мог отказать. Старый Кузыка зашел в дом и сказал, что голоден. Валентина быстро накрыла на стол. Старик поел с хорошим аппетитом и ушел, ни сказав ни единого слова. Он стал приходить каждую ночь, его впускали и кормили. Об этом вскоре узнала вся деревня, но ничего не говорили между собой — боялись. Петр Кузыка при жизни был скверным человеком, а после смерти стал и вовсе упырем. Соседей он угробил за то, что они нередко вздорили раньше.

— Оправдание можно найти даже вурдалаку, — подвел я итог. — До других он пока не добрался, но это вовсе не значит, что не доберется и впредь. Вы намерены терпеть его и дальше? Вижу, намерены… Ну подумаешь, завелся в деревне упырь! Можно ночью из дома не выходить, можно переехать, в конце концов! Верно?

— Ты прав. Извини за вчерашнее, — сказала Валентина.

— Сегодня он к вам опять придет. Что думаете делать?

— Да ничего. Покормим, как всегда, — ответил Василий. И добавил: — Отец же.

Словно это его оправдывало.

Я поглядел на братьев Михайловых.

— А мы что? — потупился Игнат. — Надо, конечно, чего‑то делать.

— Вы хоть на могилу к нему ходили? — осведомился я. — Землю смотрели? Может, он и не умер вовсе, а просто живет в лесу.

— Я часто хожу, — вступился Василий. — Нормальная земля, не тронута. Как мы его закопали, так и осталась.

— Ты сам в милицию пойдешь? — набрался храбрости Валера.

Я только сплюнул. Определенно, в милицию я больше не ходок. Я ей не верю. А наших тихих поселян туда на аркане не затащишь, у них вечные отговорки: ехать далеко да хозяйство не на кого оставить… то да се… Вместо милиции я отправился на кладбище. Могила Петра Кузыки уже поросла травой. Просевший холмик был заботливо выровнен, у креста лежали чуть увядшие цветы. Высокие красные стены церкви нависали пугающей кирпичной громадой. Без купола и креста она казалась большой грозной башней, скрывающей до наступления темноты злобный, тупой и почти осязаемый сгусток тени. Возвращаясь с погоста, я подумал, что только в земле оскверненного храма из недобрых умерших стариков выводятся упыри. Дома я стал торопливо заниматься хозяйством — надвигалась ночь.

Они пришли ко мне вчетвером: Петр Кузыка и его злокозненные соседи. Даже после смерти вурдалак сколотил в загробном мире свою бригаду. Они мотались под окнами белесыми чучелами. В деревне даже собаки не лаяли. Я понял, что им тоже страшно. И еще я понял, что мне надо возвращаться в город. Пусть без денег, но там я буду ходить по улицам без опаски. А работу себе найду…

Перед рассветом вурдалаки сгинули. Вслед за тем раздался великий грохот и сотрясение земли. «Уеду!» — окончательно решил я.

Утром, напоследок посетив кладбище, я надел кожаное пальто и отправился пешком на станцию. Идти было шестнадцать километров, но я надеялся поймать попутку. У околицы ко мне присоединилась Валентина. Она отправлялась в милицию. Это было уже бесполезно, потому что на рассвете рухнула церковь, навеки погребя под развалинами могилу упыря и всех его безвинных жертв, лунными ночами стремящихся прочь из своих тесных гробов.

Гайдуки нагрянули в Решинари в канун Георгиева дня перед самым рассветом. Быстренько окружили село, зажгли факелы и принялись под заливистый, захлебывающийся собачий лай сгонять народ на площадь перед церковью. Впрочем, даже матерые сторожевые псы умолкали и пятились от плетня, когда мимо них проезжали два всадника на холеных мадьярских жеребцах.

Передний — кряжистый, усатый мужчина средних лет в ярко‑красной бекеше и высокой меховой шапке — на ходу отдавал приказания. Но по тому, как он оглядывался на спутника, закутанного в черный шерстяной плащ безусого молодого человека с непокрытой головой, сразу становилось ясно, кто здесь главный. Волосы у безусого были ярко‑рыжего цвета, и когда мимо пробегали гайдуки, казалось, что именно от головы начальника они и зажигали свои факелы.

Безусый всю дорогу молчал и лишь одобрительно кивал, наблюдая за действиями подчиненных. По всему видать, что управляться с селянами им не впервой. Угроза поджечь дом подгоняла даже самых неторопливых, и через четверть часа все жители села, от малых детей до немощных стариков, собрались на площади. Тут рыжеволосый спешился и наконец‑то заговорил:

— Радуйтесь, селяне! С кровавыми убийцами Батори покончено навсегда. Новый господарь Трансильвании князь Ференц Ракоци скоро наведет здесь порядок, и вы заживете спокойно и счастливо. И в первую очередь он повелел извести всякую нечисть, которая развелась по всей стране при попустительстве злокозненного негодяя Габора Батори. Для этого он и прислал нас сюда из Клуж‑Напоки.

Ну, старик, — обернулся он к старосте, не такому уж и дряхлому на вид бородачу, не успевшему впопыхах надеть безрукавку и теперь поеживающемуся от утренней прохлады, — рассказывай, есть ли у вас в округе морои?

— Как не быть, — хмуро ответил тот. — Чай, не где‑нибудь, а в Трансильвании живем.

— Чего ж ты тут стоишь? Показывай, где они хоронятся.