Эрнст Юнгер - Гелиополь

То, что Будур так, не задумываясь, согласилась на предложение Луция, восхитило его. В ней было столько детского, столько радости перед предстоящим приключением, перед самой возвышенной игрой. Это было у нее, по-видимому, в крори от Антонио. Риск подвергнуть себя воздействию элитарного магического эликсира предполагал наличие большой силы воображения. Луций нуждался в таком партнерстве. Так, присутствие Винтерфельда тоже скрасило ему ночь на Кастельмарино. В стойком удивлении юноши, как в зеркале, отражался весь сумбур происходящего и как бы и прояснялся одновременно, даже сглаживал ужасы смерти. Такие соратники часто оказывают столь нужную поддержку при собственном внутреннем напряжении. К этому добавляется еще то, что исчезает чувство одиночества. Они не ставят заслонов на пути того затаенного, личного, что доверяют обычно только дневнику. Они идут с тобой, не колеблясь, до конца. Поэтому и исчезает робость открыться им в чем-то опасном и отступном, когда вступаешь в пределы запретного и ходишь кругами по лабиринту, где дух ищет в смелом эксперименте контакта с неведомым. Любопытство, curiosite surnaturelle, [81] Чрезмерное любопытство (фр.). осталось последней цветущей ветвью на древе веры, которое засохло.

Чайник кипел на термической конфорке, и Будур налила в две маленькие чашечки чая. Луций выключил аэроионизатор. Он накапал из колбочки столько, сколько предписывал Антонио, и эликсир разлился по чаю тонкой зеленой пленкой.

— Доза, похоже, не слишком опасная. Правда, бывают такие яды, которые и в меньших количествах несут смерть.

Они выпили и почувствовали легкую горечь.

— Наркотики — только ключ, и они не смогут открыть больше того, что заключено в нас самих.

— Но, может, они поведут нас к таким глубинам, которые обычно заперты на все замки.

— Они растопят сургучную печать.

— Древо познания принесет многоцветные плоды.

Луций откинулся на спинку кресла.

— Я ощущаю сегодня удивительную легкость, почти невесомость. Может, это еще как-то связано с лихорадкой, а может, и с постом, положенным нам Антонио.

— Пост — всегда хорошо, — сказала Будур, — особенно воздержание от мяса. Поэтому, я считаю, христиане и не имеют доступа к тому возвышенному, что может дать религия, они живут в мире боен. А оттуда и исходит все зло.

— Но парсы тоже балуются мясом.

— Не все. И я не вас имела в виду. Цветок лотоса чище ягненка.

— Возможно, вы правы. Христианство не относится к самым идеальным решениям. Человек могущественнее монархов и сильнее закона.

— Вы верите, Луций, что и животным уготовано спасение после смерти?

— Я верю, что ни одно, даже самое малое существо не исчезает бесследно. Я верю также, что даже самый злостный преступник приобщится потом к вечному блаженству. Так, похоже, думает и патер Феликс, только никогда не говорит об этом.

— А что же тогда может заставить нас быть добрыми?

— Это как раз тот самый вопрос, по поводу которого патер Феликс хранит молчание. Но его молчание воспитательного свойства.

— В нашем учении, — сказала Будур Пери, — добро и зло строго отделены и в потустороннем мире. Они удерживают равновесие, вечно сменяя друг друга, но никогда не смешиваются.

Луций поднялся и начал ходить по ковру. Голос, казалось, доносился до него издалека. Он осмелился робко сказать:

— Поэтому ваши жрецы еще и маги. Для них чистота то же, что для нас любовь.

Он почувствовал, что его охватывает беспокойство, словно что-то чужеродное как петлей перехватило мысль. Дыхание тоже изменилось. Это уже начинало пугать. Он расстегнул ворот, ставший вдруг тесным, и уменьшил свет, шедший со стен.

— Вероятно, действует конопля. Все-таки, по-видимому, не зря мы соблюдали дозу. Во всяком случае, я буду стремиться удержать осознанное любопытство и сохранить нейтральную позицию. Не было еще такого опьяняющего средства, чтобы оно одолело меня.

Словно стоя перед зеркалом, он настойчиво повторял одни и те же слова:

— Я провожу эксперимент, я провожу эксперимент…

Он услышал мурлыканье Аламута, лежавшего на красной подушке. Животное, казалось, стало больше, крупнее; желтые глаза светились и, не мигая, внимательно глядели на него.

Будур сидела в кресле, ярко освещенная, словно подключенная к свету, льющемуся со стены, раскинув руки по подлокотникам. Глаза широко раскрылись, зрачки увеличились, грудь вздымалась и опускалась от учащенного дыхания. Он сел рядом с ней и положил свою руку на ее.

— Будур, вы слышите меня?

— О да, я слышу вас. И еще, как ужасно стучат часы. Останьтесь со мной, милый друг.

На самом деле, ему тоже казалось, что удары маятника заполнили комнату, словно ею раскачивали с силой. Серпик луны. Может, это их дыхание, а может, порывы далекого штормового ветра? Звук был пронзительным, царапал, даже рассекал слизистую. Будил тайное желание, но оно было настолько сильным, что причиняло боль.

Вдруг сузились стены и вплотную обступили их, сразу как-то одряхлев и покрывшись трещинами. Древние каменные стены уплотненного и прожитого цивилизациями времени. Отделилась серая заскорузлая штукатурка, обнажив вмятины и пустоты в клздке. В одном из таких углублений лежала свернувшись ядовитая змея. Ее обратившееся в камень жало чуть не коснулось его лба. Оно было такого же цвета, как и седые стены, и казалось таким же безжизненным, как они. И только глаза змеи светились, источая глубоко спрятанную в них магическую силу.

Луций задержал дыхание, рассматривая ее. В стене вдруг образовался небольшой пролом, заросший плющом и прикрытый папоротником, будто ресницами. Они вошли в него.

Словно они попали в склеп — ужасный дух запустения встретил их. Тяжелый маятник продолжал равномерно стучать и здесь.

Будур потянула Луция назад:

— Давайте вернемся.

Он огляделся: стен и прохода больше не было видно. Их окутывал легкий туман, сквозь который было видно не дальше чем на несколько шагов. Но в этом видимом пространстве предметы проступали довольно отчетливо. Он пробормотал:

— Нам нужно идти дальше. Это ведь все один обман, что тут нас окружает.

Они медленно шли между деревьями и голыми изгородями из кустарника, как это выглядит в природе обычно поздней осенью вблизи промышленных городов. Капли тумана падали с голых веток, по которым прыгали вороны. Ужасное дыхание смерти разлилось в воздухе, слышалось ржание коней, вой собак, грохот колес и шум шагов, шаркающих под непосильной тяжестью. — Мы, должно быть, попали на живодерню. Да вот же она. Они стояли на площадке, где была вытоптана вся растительность, деревья вырублены. Луций прочитал надпись на щите:

Распределительный лагерь № 23, секция № 1