Владимир Дрыжак - Кесарево сечение

– Откуда ты можешь это знать?

– Да уж знаю… Все нормальные мужики такие. Они не понимают, что женщине важно знать, что о ней всегда помнят. А что вам стоит?.. Безопасность, трассы, перевозки… Это правда важно?

– Не знаю. Что-то важно, что-то нет. Важно не сидеть без дела. Я, например, от безделья зверею и тупею.

– И будешь на меня кричать?

Я молча взял ее руку и поцеловал отдельно каждый пальчик.

– Нет, ты ответь!

– Не знаю, радость моя, – я вздохнул. – Наверное, буду. Я ведь обычный "нормальный мужик", а все мужики одинаковы. Но если я замечу, что причиняю тебе боль, я постараюсь тут же перестать. Я буду стараться. Веришь?

– Угу, – она доверчиво мотнула головой. – Это ты молодец, что не врешь. Никогда мне не ври, если прямо спрошу. И даже если с другой женщиной – так бывает – все равно не ври. Я пойму. А если не спрошу, можешь врать, сколько захочешь – я и так все буду знать про тебя.

– Ну, Валентина, с тобой не соскучишься! – возмутился я. – Какие другие женщины – мне и тебя одной выше макушки!

– Будут, – кротко и печально сказала она. – Я знаю.

– Ну, послушай… А если ты меня бросишь? Ты представляешь, что теперь будет со мной, если ты меня бросишь?

– Конечно. Ты пропадешь. Но я тебя никогда не брошу. Мы с тобой два раза разведемся, но я все равно от тебя не отвяжусь, и не брошу.

Я был потрясен.

– Откуда ты это знаешь?!

– Да вот знаю… У нас будет трое детей: мальчик и две девочки. Первый будет мальчик, он будет похож на мою маму, а девочки будут похожи на тебя. А на меня никто не будет похож… Я еще много чего знаю, но не скажу, потому что нельзя.

– Почему нельзя?

– Судьба может обидеться… И все пойдет наперекосяк.

– Валентина! – сказал я шепотом. – Ты глупая и взбалмошная девчонка. Ты не можешь знать, что будет завтра и послезавтра…

– Не кричи на меня!

– А я и не кричу, – теперь я даже не шептал, а только шевелил губами. – Что ты со мной делаешь! Ведь я могу во все это поверить.

– А и надо, чтобы ты в это верил, – также одними губами произнесла она.

– Ты меня программируешь, как бортовой вычислитель. Один только вечер вместе провели, а я уже и не знаю, куда деваться. Когда ты явилась, кто ты была? Дочь старшего коллеги по работе. А теперь? И это за одну ночь. Неполную, прошу заметить. Еще надо до утра дожить…

– А кто я теперь?

– Ты? Ты… Ты жизнь моя, а я ничтожный раб, и стою медный грош из всех сокровищ, что положено отдать за ту любовь, которой я наполнен до краев.

– Это кто написал?

– Шекспир, кто же еще…

– Врешь! Это ты сам сочинил!

– Да, я сочинил, – произнес я голосом провинциального трагика. – Посмотри, что ты сделала со мной за какие-то пять часов. Я стал поэтом, и шпарю пятистопным ямбом. Это что, порядок?!

Я выпучил глаза, пародируя шефа.

– Ой, Гиря, – восхитилась Валентина, и даже запрыгала на стуле. – Вылитый Петр Янович. Ты еще палец сделай вот так!

Я сделал палец, как надо, и погрозил ей. Потом мы немножко помолчали. Потом я сел у ее ног и положил голову на колени.

– Ты что-то хочешь спросить, – сказала она, и непонятно было, это вопрос, или констатация факта.

Я в этот момент абсолютно ничего не хотел. Моя бы воля, я бы остаток жизни просидел вот так, у ее ног. Но воля была не моя, и в голове немедленно родился вопрос. Я даже сам не понял, зачем мне нужен был ответ, и что с ним потом делать. Но делать было нечего, и я задал этот вопрос:

– Скажи, а в какой момент ты поняла, что я – тот самый, который тебе нужен? Был такой момент?

– Конечно, – сказала Валентина. – Вот когда мы зашли к Гирям… Фу, какая ерунда! Зашли к Гирям… Что за дурацкая фамилия!

– Отличная фамилия! Ты говори, говори.

– Мы зашли, я посмотрела сначала на Марину, и она мне как-то странно кивнула. А потом она посмотрела на тебя, и я посмотрела на тебя. А ты смотрел на маму, а потом перевел взгляд на меня, и как-то так хмыкнул, мол, Господи, что за уродина. Мама ведь красивая, а я – так себе… А что ты тогда подумал? Только честно!

– Я? Подумал? Да ничего я тогда не подумал…

Валентина схватила меня за волосы и начала тормошить.

– Ну-ка, говори, что ты подумал! Быстро!

– Честно?

– Честно. Мы ведь договорились!

– Хорошо. – Я посмотрел ей в глаза. – Хорошо. Примерно так: "Хм, да-а… Игра природы. Дочь пошла в отца".

– Верно! – она отпустила вихор. – А я подумала… Нет, кто-то внутри меня подумал… "Это твой крест. Будешь нести всю жизнь". Я, кажется, покраснела, и не знала куда деваться. А потом ты подошел, и так небрежно… А я подумала: "Ну, погоди, ты у меня попляшешь!" Но… Но, Глеб, я хорохорилась… А все внутри так печально было, как на похоронах… "Это твой крест"… Как колокольный звон… И мне так себя жалко стало, честное слово! Хоть вешайся! А если бы ты исчез? Я ведь не знала еще, кто ты. Вдруг бы ты был какой-нибудь абстрактный. Умылся бы, и все… Или какой-нибудь дурак набитый… И что мне тогда делать?..

Я сидел совершенно потрясенный. Ведь я абсолютно ничего этого не заметил. С ума сойти!

– Ну вот, – продолжила она. – А я потом у Петра Яновича спросила, мол, кто это? А он на меня так внимательно посмотрел, и говорит: "Да ты не волнуйся, это Глеб – он у меня в отделе работает. Толковый парень. Если нужен – хватай, я его здесь придержу". Он сразу все понял, потому что меня знает с рождения. Я покраснела, фыркнула, мол, таких везде на рубль ведро, а что толку. Петра Яновича не обдуришь…

– Да уж.., – сказал я. – Не повезло тебе. Дурак я оказался. Набитый.

– Просто ты невнимательный, – сказала Валентина голосом своей педагогической мамы.

Я промолчал, и правильно сделал. Потому что у меня к горлу подступил комок, и все равно я не смог бы произнести ни слова. Кроме того из глаз потекла какая-то жижа, и все предметы стали расплывчатыми.

– Что это с тобой, – испуганно воскликнула Валентина. – У тебя спина трясется!

– Это… Это такое упражнение для дельтавидных мышц, – выдавил я, глотая свой комок.

А в голове сама собой образовалась фраза: "Испить свою чашу до дна". Она прозвучала настолько отчетливо, что я даже испугался. А потом успокоился. Все вдруг стало понятно. Вот Валентина – это моя чаша. Мне предстоит ее испить. Сколько времени это будет продолжаться – неясно. Ясно только, что я предпочту растянуть удовольствие. Возможно, в чаше яд. Тогда я умру от счастья.

Валентина не дала мне разобраться с этой аллегорией до конца.

– Глеб… Ну, Глеб же!

– Слушаю и повинуюсь, о, госпожа! – сказал я глядя ей в глаза.

– Скажи все-таки, у тебя были женщины до меня?

– В каком смысле?

– В прямом. В сексуальном – в каком же еще!

– Были. Зачем они тебе понадобились?

– Сколько?

– Три. Или четыре. Или пять. Не помню уже.

– Куда же они подевались?