Салман Рушди - Гримус

В комнате Гила Приапа звучала музыка. Возможно, музыкальным фоном он пытался скрыть недостаток собственного усердия; но сегодня вечером Мадам Джокаста решила не вмешиваться. Она планировала серьезный разговор с Гилом.

Индийской девушки, Камы, в ее комнате не было. Джокаста вспомнила, что сама велела Каме пройти в соседнюю комнату, в кровать к китайской «девушке-змее» Ли Кук Фук, по зову особого гостя. Граф Черкасов, как обычно, потребовал к себе двух своих любимиц — мастериц восточных услад, которые сию минуту, пока ничего не подозревающая мадам Черкасова спокойно спала в своей постели, деликатно пытались заставить бесчувственную аристократическую кровь графа течь чуть быстрее обычного. Ли Кук Фук и Кама Сутра составляли прекрасный дуэт.

— Входите, мадам Джокаста.

Голос Мидии заставил черты лица Мадам удовлетворенно разгладиться. Эта девица была ее любимицей и, можно сказать, помощницей; только она одна по-настоящему понимала хозяйку. Талант Мидии приближался к таланту самой Джокасты. Во избежание осложнений и ревности мадам поручала своей протеже ублажать исключительно женщин, в чем та стала величайшей искусницей. «Я люблю женщин, — говорила Мидия. — Я хорошо их понимаю».

Джокаста ступила в комнату своей помощницы.

— Похоже, сегодня вечером мы обе остались без пары, — проговорила Мидия. Обнаженная, она стояла перед окном, повернувшись к нему спиной, так чтобы свет луны подчеркивал совершенство ее тела.

— Закрой окно, Мидия. Сегодня туман. Ты можешь простудиться.

Мидия без слов повиновалась. Мадам знает, что лучше.

— Поскольку у нас обеих выдалась свободная минутка, — предложила она Джокасте, — почему бы нам с вами не попрактиковаться немножко, мадам?

— Именно это я и хотела предложить, Мидия, — отозвалась мадам Джокаста, неуловимым движением сбрасывая пеньюар к ногам. Какое блаженство.

— Я так рада, мадам, — проговорила Мидия, двинувшись к ней от окна.

Время исчезло, а потом появилось вновь.

Занавес.

Мистер Норберт Пэйдж был очень невысок ростом.

Он носил пенсне в серебряной оправе.

Ходил маленькими шажками.

Пил маленькими глотками.

Его руки принялись совершать маленькие нервные движения, как только он обнаружил, что сарай не заперт. Годы практики научили Алекса творить своей золотой зубочисткой чудеса. Мистер Пэйдж толкнул дверь, и Алекс обернулся к нему, улыбаясь во весь рот невинной и чарующей ребяческой улыбкой.

— Алекс, — спросил Норберт Пэйдж, грозя пальцем как можно строже, — ты никуда не ходил?

Утвердительного ответа ждать было бесполезно; Алекс счастливо кивнул и радостно ответил:

– Ходил.

— Но тебя никто не видел?

Алекс отрицательно покачал головой, по-прежнему лучезарно улыбаясь.

— Алекс, ты меня в гроб загонишь, — с облегчением проговорил мистер Пэйдж. — Если бы тебя заметили… если бы твоя мать узнала о том, что, пока я отлучился пропустить рюмочку…

Мистер Пэйдж потерянно замолчал; улыбка Алекса сделалась еще шире:

— Играть, — скомандовал он. — Играть в игры.

Норберт Пэйдж очень любил настольные игры; за свое пристрастие к сидячему атлетизму он получил прозвище «Спортивный» Пэйдж. Благодаря этому своему пристрастию он был отличной сиделкой для Алекса.

Они начали партию в шашки, оставив для этой цели на шахматной доске одни пешки. Воспользовавшись последним обстоятельством, мистер Пэйдж придумал для себя особое усложнение игры. Когда пешка-шашка достигала ферзевой линии, то он последовательно заменял ее фигурой всё более старшей. Для Алекса эта замена означала обычную дамку; но Спортивный Пэйдж методически соблюдал старшинство ферзя над ладьей, ладьи над слоном и так далее, договорившись сам с собой никогда не выставлять старшую фигуру раньше младшей. Благодаря такому нововведению игра приобретала для него интерес, а у Алекса появлялся реальный шанс выиграть.

— Твой ход, — сказал своему подопечному мистер Пэйдж.

Время исчезло, а потом появилось вновь.

Занавес.

Были в городе, конечно, и те, кто в момент провала времени спокойно спал. В частности, Ирина Черкасова, почивавшая во время ночной отлучки мужа в просторной и прочной, хотя и довольно грубо сколоченной кровати под балдахином.

Если Дом Взрастающего Сына был самым высоким зданием в К., то поместная резиденция Черкасовых, на некотором расстояним от окраины К., занимала более всех места. Просторный дом графа окружал обширный, аккуратный и ухоженный сад. По сути дела, этот дом и сад были наиболее близким подобием их старой подмосковной дачи; поскольку в настоящее время семья графа была невелика и много комнат пустовало, то городской совет обязал Черкасова часть их сдать мистеру Пэ Эс Мунши, о ком ходила шутка, что своим появлением на свет он обязан посткриптуму своих забывчивых родителей — несмотря на потешные инициалы, мистер Мунши был городским квартирмейстером, а непрекращающийся скандал между ним и графом Черкасовым служил вечным источником острот и веселья в К. «По счастливой иронии судьбы, — говаривал мистер О'Тулл в редкие минуты трезвого просветления, — гнездо аристократии в нашем поселении нейтрализовано близостью ревностного борца за права угнетенных трудящихся».

Пэ Эс Мунши спал с томом Маркса под подушкой. Это было очень неудобно, но таким образом Пэ Эс выражал почитаемому великому теоретику свое уважение. В момент провала времени он тоже спал. Кстати, весьма беспокойно.

Спал и сосед Черкасовых и Пэ Эса, еще один обладатель забавных и многозначительных инициалов, а именно Игнатиус Квазимодо Грибб.

Свернув на дорогу Камня и завидев вдали сигнальный огонь лампы «Зала Эльба», миссис Эльфрида Грибб, моралистка до мозга костей, почувствовала легкий приступ тошноты. Присутствие в городе питейного заведения казалось ей столь же невыносимым, как и наличие известного дома мадам Джокасты; однако все ее жалобы мужу, сейчас спящему, оказывались бесполезными, поскольку у того, охваченного всеобъемлющей любовью к городу, в котором он нашел успокоительное пристанище, не поворачивался язык осудить эти два местных гнезда порока.

Итак, перед дверями «Зала Эльба» неожиданно для себя оказался разношерстный квартет… Виргилий Джонс, тревожно ссутулившийся в нерешительности за спиной изумленного, всматривающегося в туман Взлетающего Орла; человек по имени Камень, на всех четырех продолжавший неустанно влачиться по булыжникам; и бледная женщина верхом на послушной ослице.

Глаза Эльфриды Грибб встретились с глазами Взлетающего Орла. На миг у нее перехватило дыхание.

Время исчезло, а потом появилось вновь.

Занавес.

Долго ли тянулась эта интерлюдия? Провал во времени закончился, едва начавшись — по крайней мере, так показалось тем, кто его ощутил, — по сути, длительности у провала не было никакой, поскольку само время тоже исчезало; но тем не менее провал почувствовали многие. Эльфрида Грибб вздрогнула, словно от холода. Она тут же принялась думать об Игнатиусе, мысленно представляя себе его лицо, напряженно, так чтобы увидеть все до последней черточки. В то же самое время тела мадам Джокасты и Мидии продолжали страстно сплетаться; в «Зале Эльба» Фланн О'Тулл поставил на место стол, которым готовился запустить в окно, молча повернулся и ушел за стойку бара, где его встретила испуганная скулящая собака — его собственная легавая сука.