Яцек Дукай - Земля Христа

Целинский сопел, а у Лопеса даже не ускорилось дыхание: как у всех солдат Корпуса у него был привит чип с координационной программой "Гладиатор", гарантировавшей использование возможностей организма на девяносто процентов, а также контроль над вегетативной нервной системой — потому-то Прадуига двигался словно балетмейстер.

Добравшись до вершины, они уселись на одном из раскиданных там гладких, серо-голубых камней. Над долиной заходило Солнце.

— Кстати, я расспрашивал Эсслен про телепортацию того пацана, — отозвался Целинский.

— Ну и?

— Ясное дело, что слова она не поняла. Пришлось ей все тщательно описать — она не удивилась. Я спрашивал, как он это сделал.

Прадуига усмехнулся под носом.

— Она не поняла вопроса, — буркнул он.

— Ясно. Тогда я стал допытываться, а может ли она, или ее муж, сотворить чего-то подобное. Ответила, что без проблем. Я попросил продемонстрировать. Зачем? Потому что хочу это увидеть; я слежу за собой, чтобы не ляпнуть, будто кому-то не верю. А она на это: "Это не повод". Но что могло бы стать поводом? На этом этапе она ушла в себя.

— Телепортация, телепатия, а что еще?

— Ужас, — согласился с ним Целинский.

Молчание.

— Иногда мне кажется, будто все это один сплошной анекдот. Понимаешь, Януш? Что из нас дураков делают с этим их Богом, а у нас за спинами потом дико ржут.

— Это просто: самозащита. Разум защищается от безумия.

Молчание.

— А до тебя хотя бы доходит, — отчаянно атаковал Лопес, — что Бог, по определению всезнающий и всемогущий, каждую твою мысль, движение, инстинкт, слово запланировал задолго до того, чем они стали существовать, и что все это Его мысли и слова? И я говорю это сейчас, поскольку Он так себе задумал, и это, и то, и другое? Что мы меньше даже, чем пешки? Эдипы, которые свои поступки — свои, по причине обмана вольной воли — оценивают в соответствии со степенью собственного незнания. Это лишь Бог является окончательной точкой соотнесения, один только Он — а не любой из нас — знает, какие грехи мы совершили, и чего сделали доброго. Если только еще для подобного Абсолюта существует добро и зло. Откуда ты знаешь, что, из за того, что только что мигнул, не убил миллионы народу? Что скажешь, Стрелочник? Просчитай как это своей машинкой. Нет у тебя никаких гарантий! Ты ничто. Ничто, ничто, ничто… — шептал Прадуига.

Молчание.

— Лопес, я хочу вернуться.

— Вернуться?

— На Сталина.

— И что бы это изменило?

— Смеешься? Все!

— Что это значит?

— Он.

— Что, не было бы Его?

— Именно.

— Дурак ты. А мне казалось, что ты понял: нет Вселенной без Бога. В некоторых он не известен, в некоторых в Него верят, в каких-то — Он существует явно — но есть повсюду.

— Только не пугай меня.

— Разум защищается перед безумием, так? — саркастически заметил Прадуига. — Потому что сама идея тебе прекрасно известна. Альтернативные миры, ты же у нас специалист в данной области.

— Лопес…

— Нет такой деформации, которая могла бы исключить из действительности существо по настоящему всемогущее. А раз хотя бы в одной из вселенных оно существует со всей уверенностью, то в каком бы из укрытий оно не находилось в оставшихся вселенных — оно имеется и там. Здесь мы получили окончательное доказательство существования Бога, доказательство о его существовании повсюду, всегда, в любом из отражений Земли Сталина. Поскольку никакой иной возможности нет.

Молчание.

— Это ужасно, Лопес.

— …

— Что, нет спасения?

— Есть только два выхода. Приспособиться, быть, как эти все тут, совершенным "христианином", и посредством всемогущего Бога, который не прячется за заслоной религии, но есть — и действует — быть совершенным человеком, суперменом любви; хотя, по правде, в такие чудеса я не верю: они родились здесь и другого мира попросту не знают.

— А второй выход?

— Сумасшествие.

— То есть, выхода нет.

— Так ведь всегда тебе казалось, будто ты совершаешь выбор. Теперь ты осознал собственную малость.

— Ох, этот твой детерминизм!..

Молчание.

— Но ведь это же чистый хоррор. Даже в этот момент нас может поразить молния, если такова будет Его воля, — покачал головой Целинский.

— А ведь может.

— А в других мирах…

— В других мирах тоже может, только там это будет признано случайностью.

— Только не мной. Я уже буду знать… Буду уверен: никакой случайности не существует!

— Да успокойся ты, Януш! Тут ничего не поделать. Посмотри: ползет муравей. Веточкой с той, веточкой с другой стороны: это я с ним играюсь. Что он может с этим поделать? А ничего! В конце концов, мне надоест. И вот тут у этого насекомого имеется одно преимущество перед нами: оно не знает, зачем поднимается вверх этот ботинок, оно не знает, что я могу его — вот так! — раздавить. Если бы мураш знал это, если бы мог знать…

— Я не хочу сойти с ума! Ты, сволочь!

Лопес так и не узнал, кому было адресовано это оскорбление.

А на следующий день вернулись дети хозяев; вместе с ними прибыл целый табун знакомых Охленов. И на следующий день Хо убил Эсслен.

Лопес Прадуига проснулся уже перепуганным. Заснул он со страхом; перепуг был последним чувством, запомненным им со вчерашнего вечера, а поскольку слов он никогда не помнил — не было перерыва между одним перепугом и другим. Он боялся мира. Мир был непредвиденным. Он боялся Бога — ведь это Он правит этим миром — Бог по самому определению для человека являлся непредвиденным.

Как уже стало привычкой за последние несколько дней, пришлось себя заставить поднять веки: чего не видишь, того и нет. Ему вспомнились тихие ночи детства, надышанные в красной темноте закрытых глаз, перед которыми клубились упыри и демоны, не способные достать его, пока он сам не сделает их реальными своим взглядом. В мыслях маячило по-индийски каменное лицо Бога. Его глаза, глядящие на Лопеса отовсюду. Он поднял веки. Никого.

В качестве личной квартиры Лопес выбрал угловую комнату — небольшую, солнечную, убого меблированную. В работе он был аскетом, а в частной жизни — сибаритом. Неудобства, связанные с собственной профессией, он трактовал как своего рода покаяние; это давало ему специфическое чувство внутреннего равновесия.

Он поднялся, подумал, выглянул в окно (мир все так же существовал) и, потихоньку одеваясь, начал в уме извлекать корень из целых чисел, поскольку это занятие должно было отогнать страх. Затем он извлекал корни, усевшись на жестком деревянном стуле, тупо засмотревшись в противоположную стену. Восходило Солнце: тень недвижного Лопеса переползала с двери на пол.

Помимо страха, с помощью математики он изгонял безумие: где-то в горле бушевал вопль, на язык наползали запинающиеся слова. Малого не хватало, чтобы начать беседы с кроватью: Он слушает.