Яцек Дукай - Земля Христа

— И что случилось? — спросил колдун, помешивая кофе, когда Целинский сложил уже и спрятал аппарат.

— Посольство. Хотят меня призвать в качестве эксперта в споре об адской Венере. Ладно, это неважно. Слушай, Водремо, ты мне так и не рассказал, каким чудом попал на Сталина.

О, это настоящая любовная история. В Разведке имеется некая Паулина фон Крейц, может знаешь?

— В Разведке тысячи людей…

— Во всяком случае, дорогая Паулина не могла вынести, как меня ломают на колесе: взяла Цитадель штурмом и меня освободила.

— Одна?…

— Ну… якобы контрабандой перебросила парочку янтшаров; они думали, что это приказ.

— Господи… ничего не слышал!

— Еще услышишь: будет суд, обвинения по десятку параграфов.

— А что с тобой? Какой у тебя вообще юридический статус?

— А ты как думаешь? Пятый Департамент ангажировал меня в качестве знатока, специалиста или кого-то в этом смысле… Отослать меня уже не смогли, усыпить не решились. Теперь у меня есть паспорт, я Сталинец. Так что, Януш, мы теперь коллеги по профессии. Так, где жратва?

Целинский все еще недоверчиво качал головой.

— Слушай, но ведь у этой Паулины крыша точно поехала! Теперь ее выгонят к чертовой матери и вышлют в Ад! Тоже мне, великая любовь… Вы же теперь никогда и не увидитесь.

— Я тоже так считаю.

— Что-то не сильно это тебя беспокоит.

— Так это же она влюбилась, не я.

Стрелочник внимательно поглядел на усмехающегося Водремо.

— Признайся, — шепнул он. — Как ты это сделал?

— Ну, я же колдун, не так ли?

Им принесли fautre mauchois. Они начали есть.

Януш поглядывал то на Водремо, то через окно, на гигантскую автомобильную пробку, на призрачное информационное табло, сияющее перед стеной противоположного дома: индекс Доу-Джонса перекатывался синусоидой у линии основания, сталинский ЕРТ (случайный коэффициент курсов основных валют данной Земли) катился вниз, зато мусслийский неумолимо перся ввысь. В конце концов, Муссли завоюет нас экономически, вздохнул Целинский про себя, и не нужно никакого вторжения.

— А вот скажи мне, — спросил он между одним и вторым куском, — как тебе нравится этот мир? Что тебя удивило больше всего?

— Ммм… вообще-то, ты не особо оригинален, меня всякий об этом спрашивает.

— И что ты отвечаешь?

— По разному. Все зависит от того, сколько у меня времени.

— Временни у тебя сейчас хватает. Скажи правду.

Чернокнижник задумался; пережевывая, он машинально водил вилкой по тарелке, глядя куда-то в сторону. Скорее всего, высказывание правды не входило в набор его натуральных рефлексов. Целинский по той темной, вонючей, переполненной крысами камере казематов инквизиции помнил совершенно иного Водремо. Люди меняются; обычно, в худшую сторону, поскольку, мало кто вообще в состоянии представить лучшую версию самого себя.

— Ходил я по церквам, — медленно и тихо начал чернокнижник. — Слушал мессы, наблюдал за людьми, разговаривал со священниками. Смотрел телевизор. Играл на компьютерах, входил в виртуальную реальность. Читал книжки. И вот я склепал себе такой вот девиз: Бог виртуален.

— Чего?…

— Слушай, слушай, — Водремо выпил минералки. — Сам я как бы из прошлого; но ведь я знаю вашу историю. Я из прошлого, из того мира, которым когда-то был Сталин, и разницу вижу. И не забывай, кто тебе это говорит: еретик, которого послали на костер, слуга дьявола. Так что разницей как раз и является виртуальный Бог, Бог временный, существующий только лишь в отдельных, избранных моментах, ситуациях, местах. У вас в катастрофическом темпе прогрессирует атомизация восприятия мира. Когда-то мир был целостью, и каждый его элемент соединялся с всеми другими в золотой пропорции, в неизменное равновесие философии бытия. А теперь видение мира расщепилось: если болезнь, так микроскопы, химия, специализированная медицина; если же смерть, рождение — щелк, и мы входим в религиозное пространство — телевизионная евангелизация, окончательные истины из уст героя мыльной оперы; если же любовь — пожалуйста, психология, подсознание, Фрейд — и снова этот мир несовместим со всем остальным. Даже ревностный католик думает про Бога именно как о Боге только в церкви, на похоронах или во время теологической дискуссии, либо во время склоняющего подобным размышлениям чтения, хотя с этим уже бывает намного реже. А вне этих событий Бог — это всего лишь слово, бледное сопоставление, фигура из мифологии, стоящая наравне с греческими богами, призрак из мира виртуальной реальности. Это и есть виртуальный Бог — замкнутый в чисто сакральном программировании действительности. На кладбище ты христианин, на бирже — маклер, в учреждениях — налогоплательщик, на улице — водитель, дома — муж; и все меньше точек соприкосновения. Ваша культурная сфера расщепляется, словно эти альтернативные миры, уходит ветвями в различных направлениях; вам нужны Катапульты, чтобы перескочить из мира психологии в мир религии. А я помню, знаю средневековье. Я знаю время, когда мир был единым. Я сам из того времени, из того мира. Моя память не разделена на секторы, которые считываются только лишь поодиночке. Мне хотелось поговорить об экономике колониальной системы Земли в контексте последней папской энциклики. Так не было с кем, люди не понимают, о чем я говорю. В экономике нет Бога. — Водремо отложил нож и вилку, склонился над столом и спросил на своем искалеченном сталинском английском: — Ты меня слышишь, ты меня понимаешь, Януш?

— Поздно уже, мне нужно идти. Данлонг ждет.

— Позвольте, господа, я вас представлю. Господа Януш Целинский и Лопес Прадуига знакомы. А это майор Эдвин Круэт из Корпуса.

Никто из них не сказал: "Приятно познакомиться".

Лопесу Круэт не понравился. В этом почти двухметровом, профессиональном солдате он отмечал беспокоящую симметрию силы тела и воли. Лопес таких людей не любил. Он не умел ими управлять. И это его раздражало.

Зато Целинский развлекался на все сто. Бормоча что-то под носом, он нагло и весело присматривался к Круэту. Тот ответил ему на удивление откровенной улыбкой.

Лопес откашлялся.

— Мне не хотелось бы портить тебе забавы, Джонни, как ты испортил мне отпуск, но…

Данлонг замахал руками.

— Это же был твой выбор.

— Только не говори мне об этом, иначе я передумаю.

— Но и ты не говори мне о вещах, которых я не делал.

— Искуситель, специально ведь подкинул мне Целинского.

В течение всего полета в Теночтитлан, а потом и в Нью-Йорк, Целинский уходил от ответа, почему он не взялся с Ульрихом за переубеждение Лопеса и остался в вертолете, хотя Данлонг отдал ему четкий приказ; Лопес подозревал, что это из опасения за Розали. Тут ему в голову пришла другая идея. А вдруг Данлоп выслал к нему Целинского как раз надеясь, что Прадуига подумает именно то, что он сейчас подумал? А вдруг это обманный ход, хитрость? Ведь если бы не брошенное мимоходом замечание Ульриха, он никогда не согласился бы прервать только что начатый отпуск. Ни Ульрих, ни Целинский даже словечком не заикнулись о новой Нити. Директор Пятого Департамента мог это запланировать, сознательно сыграть на вошедшей в поговорку подозрительности Прадуиги; третье дно? Так, может, и Целинский сознательно желал отодвинуть Лопеса от дела; в конце концов, Розали не демон.