Иван Гаврилов - Шебеко

Вспомнилось, как с Юрой она шепталась в ночи. Сено шуршало и кололо, но душа Натальи пела и плясала, и казалось, нет на всем свете более важного, чем любовь… А в жалкой, высохшей речушке горланила квакушка, выкрикивала счастье и, пожалуй, тепленький уголок для молодых тоже.

Они исступленно целовались, клялись в любви, в верности наконец. Наталья именно так и представляла себе рай земной — везде знакомые, возбужденные голоса девчат, причудливая темень, потухшие костры — дым от них еще сладко ощущался в груди. Казалось, их счастье разделяет и незнакомая птичка, резко вспорхнувшая из-под кустов в то бессмертное предрассветное утро… Это нежное, непередаваемое упоение беспредельным счастьем продолжалось две недели. Ровно две недели, и ни дня больше. А потом — полоса апатии, отчужденности, сознания собственной ничтожности и ненужности… Как рассказать об этом? Как передать состояние бессонных ночей, разговоров с самой собой, с Юрой, подчас грубых и оскорбительных, но внезапно переходящих на нежности, просьбы, крики наконец? Разговоры с этим подонком Юрой, который подло обманул ее и бросил ровно через две недели? Да, было все! И первая любовь, и первое разочарование, и долгая жизнь одинокой бабы, которая свои заботы и тревоги не передавала никому — топила в труде, в упорной, изнурительной работе крестьян.

Натя-аппа даже смахнула слезу, вспомнив о былом. Прошлая боль снова резанула по сердцу. Нет, рана та еще кровоточит, и видно, никогда ей не суждено затянуться, зарасти травой. А ведь столько с тех пор утекло вешних вод… Но Наталья по-прежнему одна. «Эх, дурная голова! — занозой блеснула мысль. — Треба было родить ребенка, а не сходить тогда к местной знахарке… Дура и есть… Глядишь, ныне был бы собственный сын!» И смородиновые глаза Натальи взгрустнули, подернутые жидким дымком, а на лбу еще резче обозначились морщинки.

А что же было потом? А потом был Федор Туптов… Давеча он вошел в ее жизнь. Вошел тихо, мирно, словно воротился домой после обметанных невзгодами дорог. И снова в дело вмешался неукротимый черт, все более он заставляет Наталью думать о Федоре, засылая по ночам неисчислимые грезы. И снова Наталья роняет слезы, проклиная долю свою. Федор — он живой, рядом, и помани лишь рукой — непременно встанет подле дверей. Но… что скажет народ? Эта мысль, аморфное понятие, и удерживает Наталью при здравом уме. Нет, более она не поступит дурно, поддавшись отчаянному порыву. Законам природы она противопоставит неукротимую волю, всепоглощающий труд наконец.

Не случайно и рассердилась Наталья, когда однажды Федор остановил ее, да в шутку сказал:

— Атя, йетем сине кайса килер… 11 11 Давай на ток сходим… (чув.).

Наталья поморщилась, но справилась с собой. И ее возбужденные губы тихо ответили обидчику:

— Не стоило бы тебе, Федор, измываться над одинокой женщиной… У каждого есть душа, тем более у женщины…

Нутром понял Федор, что перегнул палку. Он нахмурил черные брови, а здоровенные руки сами собой сжали рукоятку велосипеда.

— Тут уж того… извини. Глупая шутка вышла…

— Думать надо, прежде чем ляпнуть что-либо противное…

— Не сердись ты, баба… — проговорил Федор, нежно посматривая на нее. — Ты вот что… не удивись, ежели приду к тебе сегодня…

— Зачем?

— Просто так! Скажем, посидеть, поговорить… Все же жизнь прожили на одной улице…

— А что люди скажут? Об этом подумал? Узнает жена твоя — затравит!

И Наталья улыбнулась, представив, как взбесится жена Федора. Женщина она высокая, дородная, и ежели влепит — живого места не найти. А язык ее словно помело — до всего докопается, перешарит и вытащит на белый свет…

— Не обращай на нее внимания… Не будет она знать. — Федор смотрел на нее уже горящими глазами.

— Нет, нет… Забудь об этом. — И Наталья ушла, ни разу не оглянувшись назад…

И вот сегодня ей предстояло к Федору идти на поклон. Всем сердцем понимала Наталья, что хорошего из этого не выйдет. Федор, наверное, сердится и точит зуб. Но что делать? Что?

Натя-аппа подоила козу, а после взяла путь к конному двору. Она прибавила шагу — время приближалось к семи.

На территории конного двора гудела целая толпа. Обычно здесь действует сложившийся порядок: с утра каждый выбирает себе телегу, смажет ее, подготовит к работе. Но при этом никто и не знает: даст коня бригадир или нет?

Вот возле Натальи в раздумье стоит Нина, приземистая женщина средних лет. К ней почему-то четко прилипла кличка «Шуртюк», но женщина на это дело почти и не обращает внимания. По характеру она шустрая и бойкая. Палец в рот не клади — моментально откусит.

— Куда собралась, Натя? — интересуются ее плутоватые глаза и сразу же веером обшаривают окрест: вот-вот должен появиться бригадир, и значит, ухо треба держать востро.

— Надобно съездить за дровами…

— А что у тебя дров нема? У тебя же семьи нет, а живности кот наплакал. Повозки дров хватит на полгода.

— В том-то и дело, что запасов на зиму не хватает… — нехотя отвечает Наталья, и в душе ее кузнечиком прыгают мысли: «А какое, собственно, твое дело? Боишься, наверное, что сегодня перехвачу твою лошадь. Тоже мне конкурентка… На поле особо не рвешься, а вот получать, так первая!»

Женщина как бы прочла ее мысли:

— Наверное, и не дадут сегодня мне лошадь… Неделю назад было брала, да не сумела зараз провернуть все дела. А теперь вот снова иди к человеку и клянчи несчастную лошадь…

В голосе вдовы слышится грусть и проклятье на собственную судьбу. Ей ли, несчастной женщине, таскаться по конным дворам и вымаливать у бригадира «тягловую силу»? Мужика это дело. Но где ты его найдешь, если мужчин своего возраста раз-два и обчелся? Всех забрала война. А ее Иван было вернулся, еще лет десять гремел кулаками на Гитлера, но разом тоже замер, не в силах уже противостоять ранам своим. Женщина поправила цветастый платок и кинула грустный взгляд на Наталью. В ее сереньких глазах уже нет былой хитрости, в них светится печаль, и пожалуй, мечты, вонзенные в синий туман неведомых просторов:

— Что делать: такова наша судьба! Куда ни кинься — везде ты баба, а стало быть, ненужный человек…

В этот момент во дворе появился бригадир. На облепленном заботами лице шаловливо играют косые утренние лучи, но они не в состоянии сдвинуть и жесткие недовольные губы, и подернутые ветром волосы, и знаменитую, пружинистую походку Федора.

Видя, что его снова ждет несметная толпа, бригадир нахмурился. И главное, снова море баб… Свяжешься с ними — костей не соберешь! Но что делать — такова служба… И Федор принимает еще более строгий вид. Но не так-то легко ему уйти от мертвой хватки Ниночки — вдовы.

— Лошадь бы мне, Федор Николаевич… — мило и в то же время со страхом воркуют Нинкины губы, а хитроватые глаза вовсю начинают вымаливать у бригадира помощь.