Лазарь Лагин - Патент АВ

Другой свидетель обвинения, услышав крик, поднятый в тот вечер Буко Сусом, якобы высунулся из окна и увидел другого бегущего человека с такой ясностью, что еще через три недели после покушения на Бероиме мог описать девятнадцать деталей внешности доктора Попфа, вплоть до формы его ушей и не очень заметного небольшого шрама на его левой щеке. Этот свидетель дал бы много за то, чтобы отказаться от своих показаний, но он уже слишком далеко зашел. Утром четвертого сентября, когда весть о кровавом событии на улице Всех Святых стала достоянием всего Бакбука, он из глупого тщеславия наврал, будто видел пробегавшего вчера вечером мимо его окон доктора Попфа. Теперь он уже не мог отказаться от своих слов без того, чтобы не прослыть лгуном и хвастунишкой. Репутация делового человека превыше всего. Он был настройщиком роялей.

Нашлись два человека, которые будто бы слышали, как Анейро сказал доктору Попфу, покидая сквер: «Ничего, доктор, еще сегодня мы рассчитаемся с этим щенком, будь он проклят!» А доктор в ответ ему якобы сказал: «Я вам буду очень обязан, господин Анейро!»

Пришел к господину Паппула слесарь по фамилии Соор и попросил записать, что Анейро говорил ему во время последней стачки на скотобойне: «Прирезать парочку-другую кровососов, тогда не посмеют бороться с нами».

Другому рабочему бойни — мяснику Неренсу — Анейро якобы сказал, выйдя в последний раз из тюрьмы: «Этой проклятой семейке Бероиме дорого обойдется мой арест. Будет пролита кровь. Я буду мстить и мстить!»

Анейро потребовал очной ставки с Соором и Неренсом. Господин Паппула отказал под тем предлогом, что они временно выехали из Бакбука. Тогда Анейро потребовал, чтобы было отмечено, что оба эти лжесвидетеля были во время последней стачки на бойне штрейкбрехерами, что они смертельно ненавидели и ненавидят его, Анейро, как руководителя этой стачки, что один из них — платный осведомитель конторы бойни о настроениях рабочих, а другой приходится дальним родственником госпоже Бероиме. Господин Паппула заявил, что лишен возможности выполнить это пожелание, потому что такого рода утверждения нуждаются в предварительной тщательной проверке.

Три других свидетеля, опрошенные неутомимым господином Паппула, действительно заметили на улице Всех Святых незадолго до момента нападения на Бероиме какую-то человеческую фигуру, прокрадывавшуюся вдоль домов. Они добросовестно заявили, что затруднились бы описать наружность этого человека, потому что было темно. Тогда господин Паппула стал им подсказывать приметы Анейро. Запутав и запугав этих простодушных провинциалов, он в конце концов добился их подписей под заявлением, что «вполне возможно, что замеченный ими на улице Всех Святых человек был предъявленный им для опознания Санхо Анейро».

Господин Паппула не брезгал самым шатким обвинительным материалом, потому что был уверен в исключительной благосклонности суда. Он попробовал обработать Морга Бамболи, его жену и вдову Гарго и потерпел полный провал. Но и они ушли, унося впечатление, что им редко приходилось встречать такого приятного и жизнерадостного господина, как этот приезжий чиновник из Баттога.

И в самом деле, господин Паппула был хорошо упитан, но не толст; румян, но не чересчур; ровен в обращении и весел, мы бы даже сказали — игрив при допросе свидетелей. На его белом, чуть узковатом лбу было ровно столько морщинок, сколько нужно, чтобы он не казался старше своих тридцати шести лет. Он тщательно следил за своей внешностью, по утрам и вечерам занимался гигиенической гимнастикой, не позволял себе излишеств ни в пище, ни в питье, ни во сне, всегда улыбался, а одевался с той безукоризненной, хорошо рассчитанной небрежностью, по которой всегда можно отличить от обыкновенного смертного воспитанника аристократического университета святого Бенедикта. Господин Дан Паппула был принят в самых лучших домах Баттога и уверенно продвигался по служебной лестнице. Бакбукское дело должно было дать ему пост прокурора. Игра, как видите, стоила свеч.

Господни Паппула был не очень доволен бакбукским делом. Судя по целомудренно-законным указаниям, которые он получил от своего начальника, отправляясь в Бакбук, было ясно, что какие-то очень влиятельные инстанции заинтересованы в обвинительном приговоре и что, следовательно, судьба обоих подсудимых заранее предрешена. Улики против них не выдерживали самой легкой критики. Следовательно, предстояла в высшей степени неблагодарная, грубая и нечистая работа. Господину Паппула приятней была бы более сложная юридическая игра, поэтому его не на шутку раздражало упорное сопротивление подследственных. Особенно его огорчало поведение доктора Попфа. Попф злился, горячился, говорил резкости, пытался разъяснить ему — Дану Паппула! — несостоятельность обвинений, которая была ясна следователю не меньше, чем ему — подследственному. Попф, в обычных условиях не лишенный юмора, настолько потерял сейчас это полезнейшее чувство, что взывал к справедливости и здравому смыслу человека, который приехал в Бакбук с твердой решимостью не считаться ни с тем, ни с другим. Господин Паппула в ответ на все это только укоризненно покачивал головой и грустно улыбался, как бы опечаленный бессмысленным упорством доктора перед лицом бесспорных и сокрушительных улик.

Анейро вел себя на допросах выдержанней Попфа. Он уже имел порядочный опыт в таких делах. А главное, он все больше отдавал себе отчет, что исход следствия заранее предрешен и что, значит, надо готовиться к тому, чтобы дать бой уже на самом процессе. Он требовал вызова свидетелей, которые могли бы подтвердить его алиби, и добился того, чтобы их показания были приобщены к делу. Он настоял на вызове людей, которые могли подтвердить, что он во время стачки резко выступал против тех, кто, доведенный до отчаяния или подкупленный полицией, призывал к актам насилия над хозяевами, и добился того, что эти очень важные свидетельства были тоже приобщены к делу. Анейро не горячился, не взывал к чувствам этого учтиво улыбавшегося карьериста и изредка даже разрешал себе удовольствие позлить его.

Тут мы считаем уместным отдать должное аржантейским тюрьмам. Если бы не тяжелые металлические двери на фасаде, четырехэтажное здание бакбукской тюрьмы, окруженное садом, сквозь который виднелись большие окна с гардинами и драпировками и прехорошенькие подъездики, больше напоминало респектабельный пансион для благородных девиц.

Внутри день и ночь неправдоподобная чистота и идеальная тишина. Мягкие дорожки, заглушающие шаги, пробковые прослойки в стенах, разговор с тюремщиком вполголоса, молитва шепотом, задушевная беседа только с самим собой и только молча. В камерах стул, стол, звонок и библия в гигиеническом, моющемся переплете. Карцер обит отличными матрацами. На случай смертной казни — особая комната, просторная, светлая, чистая, устроенная так, чтобы со двора казнь могли наблюдать представители печати.