Френсис Шервуд - Книга сияния

Когда прозвучал хор труб, призывающий к столу, Келли поплотнее натянул на голову шапочку прислужника. Ему нужен только миг, чтобы бросить опиум в вино и хорошенько перемешать его с медовой смесью. Да, верно, алхимика пугало то, что он собирался сделать, но он знал, что не должен позволить сомнениям встать у него на пути. Слишком много бабочек уже сдохло. Скоро люди заметят… Снова грянули трубы — на этот раз сигнал подавали слугам, ожидающим в винном погребе. Келли с готовностью шагнул вперед, взял кувшин, налил туда вина, прошел вдоль длинного ряда бочек, сунул черпак в кадку с медом и, бросив липкую блямбу в кувшин, покинул погреб. Шустрый как заяц, алхимик одолел первый лестничный пролет и на миг остался в одиночестве. Вот он, его шанс. В поясном кошеле лежал опиум, заранее мелко размолотый, смешанный с кардамоном и мускатным орехом.

«Провались, пропади ты пропадом», — пробормотал себе под нос Келли, хотя не мог спорить, что почувствовал облегчение, пусть даже совсем незначительное. Теперь все прислужники толпились у самых дверей.

Зал сиял ярким светом. Люстры из лучшего хрусталя свисали с потолка, сверкая свечами. Император сидел на новом золотом троне с бархатным балдахином, увенчанным небольшой копией короны, а по краям украшенным кисточками и самоцветами. Под руками у монарха были скипетр и держава. Рядом расположились придворные и государственные чиновники. Несмотря на жаркий день, Рудольф был облачен в горностаевую мантию, а на голове, как и полагается, сверкала тяжелая корона. У его ног Келли увидел множество других длинных столов. Ди, как всегда в черном, пристально наблюдал за императором, словно мог прикончить его одним взглядом. Пригнув голову, Келли зашагал вперед, возглавляя цепочку прислужников, с необыкновенным проворством налил императору вина и замер позади трона. Справа и слева от него на низких табуретах сидели дегустаторы. Император не узнал Келли в наряде прислужника. Он вообще никогда не обращал внимания на слуг.

— За империю, — провозгласил император, высоко поднимая золотой кубок для величественного тоста после того, как дегустаторы оттуда чуть-чуть отхлебнули. Эти слова стали сигналом для певцов и семидесяти семи музыкантов — с блок-флейтами, большими и малыми, другие с изогнутыми серпентами, виолами да гамба и разнообразными лютнями, — чтобы те гуськом вошли в зал. Впереди топал Пуччи. Прислуга начала подавать яства.

В первую перемену подали рыбу и дары моря: устрицы, упакованные в лед и крапиву, доставленные с Атлантического побережья, пирожки с рыбой из Нидерландов, щука, заливное из угря, морской свиньи и котика. Вино лилось рекой. Затем последовала вторая перемена, о чем оповестили серебряные голоса труб. На этот раз гостей потчевали дичью. Оленина, кабан, фазан, перепел, выпь, вальдшнеп, куропатка, цапля серая и белая, дикая утка, журавль… Слуги не уставали подносить вино, снова и снова наполняя кувшины. Тем временем принесли скотину и домашнюю птицу. Сотня волов, две сотни баранов, пятьдесят лебедей, тысячу с лишком гусей, две сотни каплунов и козлят были забиты для праздника. Вино, еще вино… А еще не наступила очередь холодных пирогов и сливочных пудингов. Говядина и голуби прямо с вертелов, редис и вишни, спаржа с дворцового огорода, артишоки — все это в изобилии. Для заправки блюд вместо свиного жира подавали масло, а приправами служили лимоны, каперсы, анчоусы. Мясо доставлялось прямо с бойни, готовилось быстро, и никому не приходило в голову сдабривать его солидным количеством соли, перца, уксуса и чеснока, чтобы отбить несвежий вкус, как это делают крестьяне. Никаких ушей, копыт и рыл, никаких ребер и хребтины — только самые лучшие куски.

— Вина, еще вина! — крикнул император.

Келли бросился в погреб, наполнил кувшин. Отсюда было слышно, как музыканты играют сочинение Алессандро Оролоджио. Несмотря на толстый слой опилок, пол уже становился скользким. Оказавшись у медовой кадки, Келли открыл кошелек. Он должен это сделать — прямо сейчас. Он же уверял Ди, что не трусит. Быстро, быстро, ловкач. Но Келли понял, что кошелек выскальзывает у него из рук. Черт, он весь взмок, от него разит как от свиньи.

— Скорее, скорее! — в погреб вбежал еще один слуга, за ним — целая орда его коллег, мужчин и женщин. К тому времени как Келли снова оказался наверху, там началась театральное представление. Он налил вино в кубок и занял свое место позади императора. Прямо рядом с ним поклевывал еду из своей тарелки, не поднимая взгляда, Кеплер. Он не узнал Келли, как и Браге, жадно пожиравший все, что оказывалось в поле его зрения. Ди смотрел себе в тарелку и выглядел больным.

Первой на сцену вышла Гордыня — ее изображал красивый юнец в пурпурном камзоле, с аристократичными манерами венецианца, в разноцветных чулках и бархатной шляпе, большой, свободно свисающей, сдвинутой на одно ухо. Сбоку на тулье сверкала нарочито аляповатая брошь. Юнец прошагал по паркетному полу точно павлин; затем, положив ладони на бедра, приблизился к дамам, бросил нахальный взгляд на мужчин. «Я Гордыня, ваша собственная, не плачьте и не стоните. Каждый день кормите меня хвалой, и я вас никогда не покину». Алчность — краснолицый толстяк, ходил тяжелой походкой, с большим кошельком на поясе, полном звонких монет. Он со вкусом пересчитывал монеты, ласкал отрезы прекрасных тканей, вытащенные из-под полы для осмотра, и презрительно не замечал лютневой музыки, сосредоточившись на том, чтобы усесться где-нибудь со своей счетной книгой. Обжорство играл толстяк, которому для вящего эффекта подложили несколько подушек под камзол. На подбородке у него красовалось сальное пятно, большой слюнявчик был заляпан едой. В одной руке он сжимал куриную ножку, а в другой славный кусок пирога — «Обжорство у вас за столом, не ограничивайте меня стойлом». Похоть играл совсем молодой парень, одетый хорошенькой девушкой — с яблоками вместе грудей и подушечками на бедрах. Лень храпела, расхаживая во сне, облаченная в ночную рубашку и колпак. Гнев молотил кулаками по воздуху и рычал как собака. За ним последовала Зависть, которая домогалась всего — пурпурного камзола Гордыни, монет Алчности, еды Обжорства и даже сна Лени. Затем Гнев ударил Гордыню дубинкой по лицу, заколол в спину Алчность, насадил на пику Обжорство, вырывая из его брюха целую цепочку колбас, покончил с Похотью, прихватив ее за яйца, задушил Лень подушкой, а Зависть — просто голыми руками, схватив ее за горло.

«Старые добрые миракли, — покачал головой Келли. — Каким же дряхлыми и жалкими они кажутся, когда есть Шекспир». Оркестр заиграл старинную чешскую мелодию.

«Тот, кто лишь в небо глядит, — хором голосили певцы, — может об землю нос разбить».