Юлия Вознесенская - Поломничество Ланселота

— Сначала все было как в тумане. Месс подошел ко мне, надел перчатки, взял меня за руки и сказал, скривившись и отворачивая лицо, что от меня жутко воняет. Но я его слова слышала как сквозь сон и не обиделась. Он сжал мои руки — меня будто током ударило, и я потеряла сознание. А потом я очнулась и почувствовала, что я абсолютно здорова. Мне стало так легко-легко, сразу захотелось прыгать и бегать, размахивать руками, смеяться во весь голос. Тут ко мне подскочили журналисты, чтобы взять интервью. — Мы его читали в «Бегунке». — Вы поняли мой привет? — А как же! Спасибо, Ванда.

— На благодарность не отвечают благодарностью. Ладно, хватит разговоры разговаривать, время не стоит на месте. Давайте трогайте, дорогие!

С этими словами Ванда развернулась и помчалась вниз, а паломники снова двинулись вверх по дороге, становившейся с каждым ярусом все круче и круче.

Зеленый финиш они прошли втроем, пройдя мимо встречавших их служителей. Их пропустили, а потом снова натянули за ними зеленую ленту. На балконах, включая белый балкон Мессии, не было ни души.

После семидесятого яруса на балконах вновь стали появляться зрители, и друзья поняли, что они поднимаются наверх уже не так быстро, как прежде, что отставшие паломники начинают их постепенно догонять. Причина была в крутизне дороги, замедлявшей движение коляски. Да и сама коляска стала скрипеть и дребезжать: удвоенный вес сказался на ней.

— Теперь, Ланс, мы больше не будем садиться к тебе в коляску, — сказал Жерар. — Я боюсь, что она вот-вот развалится — и что тогда?

— В таком случае, — сказал Ланселот, — может быть, вам оставить меня и шагать вперед на своих двоих? У вас это получится быстрее.

— Ни за что на свете! — воскликнул Тридцатьпятик. — У тебя в коляске столько вкусных вещей: считай, если хочешь, что мы везем не тебя, а наш буфет.

И они продолжали идти рядом с Ланселотом, по очереди толкая коляску, чтобы он мог поберечь свои руки.

Некоторые зрители подбадривали их криками, у многих в руках были картонки и платки с нарисованным цифрами «35» — это были болельщики Тридцатьпятика. Но были и другие, кидавшие в них банки из-под энергена, наполненные песком и мелкими камнями.

Ветер, всегда дувший на высоких ярусах Башни, усиливался. Когда они шли по северной стороне Башни, ветер слабел, но как только они выходили на восточную сторону, он начинал дуть им в лицо, а на южной стороне ветер нес мелкую горячую пыль и дул с такой силой, что едва не опрокидывал коляску и прижимал их к самым балконам, а это было плохо — тут зрители на них только что горячую смолу не лили. Можно было, конечно, идти по наружному краю, прячась от ветра за ограждением дороги, но здесь пришлось бы проходить под самыми распятиями, а это было тяжело и страшно: с трупов прямо на трассу падали куски разлагающейся плоти и капала зловонная жижа.

Дженни вела в монастыре жизнь напряженную, переходя от трудов к молитвам, от уныния к надеждам. Но как ни старалась она занять свой ум работой, душевного покоя она ей не приносила. Сестры, видя ее томление, старались ее утешить.

— У нас благодать тяжелая, — говорила сестра Елена, — мы ведь в Гефсимании — здесь сам Спаситель тосковал. Молись, деточка, молитва все лечит.

Увидев по лицу Дженни, что ей совсем невмоготу, к ней подошла мать Александра, самая старая монахиня в обители. — Вы позволите, Евгения, дать вам совет? — Да, конечно. — Вы читаете по-церковнославянски?

— Читаю. Меня Айно учил. Так в Нормандии звали пророка Эноха. — Так вы встречались с ним прежде?

— Да, на острове Жизор. Он сам готовил меня к крещению, а потом крестил.

— Такая счастливая девочка, а унынию поддалась… Вот что я хотела вам посоветовать. Откройте Псалтирь наугад и читайте до тех пор, пока не почувствуете, что слова псалмопевца полностью соответствуют вашему состоянию. Остановитесь, прочтите еще раз, повторите вслух, а потом читайте дальше до тех пор, пока душа ваша не воспрянет и не сольется с Давидом в славословии Бога, и тогда заканчивайте чтение аллилуйей.

Дженни послушалась и стала в перерывах между трудами и службами в храме читать Псалтирь. Раскрывая Псалтирь наугад, она и вправду каждый раз дочитывалась до таких слов, которые ей казались только что родившимися из ее собственной души. И конечно, рано или поздно, через псалом или через кафизму, но она непременно «всплывала» вместе с псалмопевцем к славословию. Душа прояснялась, Дженни на какое-то время приободрялась, но спустя час-другой «тяжелая благодать» снова ее одолевала: она снова шла в пещерку к «Молению о Чаше», молилась о Ланселоте и плакала.

Благоволившая к Дженни игуменья, узнав о совете матери Александры, тоже дала свой рецепт:

— Выучи наизусть Шестопсалмие и читай в минуту уныния. Знаешь, какое есть монашеское предание об этих шести псалмах? Говорят, что в них предсказаны мысли и чувства души человеческой, когда она предстанет перед Господом на Страшном суде. Потому и положено, когда в церкви читают Шестопсалмие, стоять не шелохнувшись, нельзя даже кланяться. Читай Шестопсалмие, помышляя, что стоишь на Страшном суде, и любые земные беды перед этим покажутся тебе ничтожными.

Дженни послушно выучила шесть псалмов, и это тоже помогало ей бороться с унынием.

Как-то раным-рано, уже после полунощницы, но еще до литургии, в Гефсиманию пришел из города человек, постучал в ворота и сказал сестре Елене, что вчера вечером были убиты пророки Илия и Энох. Сестра Елена побежала с известием к матушке игуменье, но по дороге встретила сестер, воз-вращавшихся из больницы с ночного дежурства, и к началу службы уже вся обитель знала страшную новость. Матушка поверить в нее отказалась и послала двух сестер к храму Воскресения Господня — разузнать все в точности.

Дженни пришла в церковь к часам, и ей тоже сообщили ужасную новость. Она, как и матушка, тоже поначалу не поверила: такое просто не могло случиться! Мира говорила, что подосланные Антихристом убийцы ни разу не смогли даже приблизиться к пророкам.

Все монахини и насельники обители знали Илию и Эноха лично: пророки приходили иногда в Гефсиманию отдохнуть, посидеть в саду в тишине, а главное — побывать на монастырской службе, которую оба очень любили. Сестры наперебой старались им услужить, а больше того любили «сидеть при ноге», то есть собираться вокруг них в саду и слушать беседы «на пользу душе». И вот теперь монахини стояли в еще прохладном утреннем храме, молились и напряженно ждали — что-то принесут из города ушедшие за новостями сестры?

Уже шла молитва об оглашенных, когда отворилась дверь и в храм, понурив головы, вошли две горевестницы, и все стоявшие в храме поняли, что новость подтвердилась. Единый горький вздох пролетел по храму. Вестницы подошли к игуменье, с двух сторон наклонились к ней и что-то сказали. Игуменья перекрестилась, опустила низко голову да так и осталась.