Марина Ясинская - Восемнадцать пуль в голову

Опаздывать на работу — занятие пренеприятное. А с учётом того, что опоздание чревато вполне определёнными последствиями — вдвойне. Наиважнейшее из них — обязательный затяжной монолог о значении трудовой дисциплины в исполнении завлаба товарища Шишкина. Перспектива выслушивать кретинские откровения Шишкина настолько отвратительна, что с ней может сравниться разве что перспектива потери лабораторией переходящего красного знамени. Того самого, которое припёрто к стене столом старшего научного сотрудника товарища Колбанёва и упирается древком в подрамник портрета Бровастого Лёньки. Потеря красного переходящего стала бы локальной катастрофой для всего состава лаборатории и для меня в частности. Для состава потому, что означала бы снятие прогрессивки, а для меня ещё и потому, что Ленка, когда мы запирались в лаборатории после работы, предпочитала именно на нём.

— … мы советскую власть, — смеялась Ленка, цепляя стянутые с точёных ножек колготки на траверсу макета опоры электропередач. — В буквальном смысле, Костик, заметь.

В этот раз я едва не опоздал. То был первый день после проведённого на природе недельного отпуска, домой я вернулся в воскресенье заполночь, и в результате элементарно проспал. Без пяти девять я выскочил из метро на "Маяковской", скаковой лошадью преодолел площадь Восстания, рысью пронёсся по Гончарной и на подходе к Полтавской перешёл в галоп. В результате я ввалился в дверь с латунной табличкой "НИИ Энергосетьпроект" под последние истошные трели звонка. Промчавшись мимо рыжей дуры-вахтёрши, я взлетел по парадной лестнице на второй этаж и, наконец, отдуваясь, вломился в родные пенаты.

Сотрудники были на местах. Пять голов слаженно повернулись ко мне. Пять пар глаз вскользь мазнули меня по лицу взглядами, и четыре из них мгновенно ушли в сторону. Последний, однако, задержался — подперев лохматыми кулаками внушительный двойной подбородок на мучнистой толстомясой ряшке, на меня вдумчиво глядел заведующий лабораторией товарищ В. В. Шишкин.

— З-здравствуйте, — запинаясь и пытаясь унять дыхание, проговорил я.

Оваций приветствие не вызвало, сотрудники отделались нестройным бурчанием. Мне хватило ума понять, что со мной что-то не в порядке, и теперь я мучительно пытался сообразить, что именно.

— Вы, Константин Алексеевич, о трудовой дисциплине что-нибудь слыхали? — елейным дискантом выдал свою первую коронку Шишкин. — Соблюдать которую положено не только у нас на предприятии, а повсеместно. Вы, видимо, полагаете, что вас лично это не касается, не так ли? Что на работу можно являться, когда вам заблагорассудится. А когда нет, то можно и не являться.

— Вадим Вадимыч, — наконец, отдышавшись и с трудом сдержав отчаянное желание послать старого осла в область первичных половых признаков, ответил я. — Вы, вероятно, забыли, что всю предыдущую неделю я был в отпуске.

— А вчера вы тоже были в отпуске, Константин Алексеевич?

— Вадим Вадимыч, вчера было воскресенье. По воскресеньям мы, слава труду, пока не работаем.

— Вот как, воскресенье, — саркастически захихикал Шишкин, оторвал от меня взгляд и окинул им сотрудников, приглашая присоединиться к веселью. — Константин Алексеевич живёт по особому календарю. В котором воскресенье продолжается аж двое суток.

Рассмеялся, впрочем, по-поросячьи подвизгивая, лишь подхалим Колбанёв. Саня Грушин посмотрел на меня сочувственно, долговязый Голдберг нацепил выражение отрешённости на носато-губато-небритую физиономию, а Ленка — та вообще повернулась спиной.

— Постойте, — пролепетал я. Нарочитое Ленкино неодобрение вышибло почву из-под ног — я растерялся. — Как это двое суток? Вы меня разыгрываете?

— Вы не лотерейный билет, — проявил остроумие Колбанёв. — Сегодня вторник, молодой человек. Знаете, что это означает? — спросил он глубокомысленно и тут же выдал гениальный в своей простоте ответ: — Что вчера был понедельник. Правда, Вадим Вадимович?

Шишкин подтвердил. Затем он поёрзал, высвободил из кресла массивный зад, поднялся и приступил к разглагольствованиям. Под дифирамбы самоотверженному труду, моральному облику советского человека и Бровастому Лёньке я лихорадочно пытался сообразить, как я мог обсчитаться.

Неделю под Петразоводском на безымянном озере с чудными окунями я проводил третий год подряд. Лес, грибы, брусника с черникой, рыбалка — всё это достойно окупало семь дней одиночества.

Я, игнорируя извержение Шишкинской галиматьи, принялся вспоминать. Без особых усилий один за другим восстановил в памяти каждый из отпускных дней. Потом пересчитал их. Дней оказалось семь. Я пересчитал опять, на этот раз в обратном порядке, начиная со вчерашнего. Снова семь. Я отчётливо помнил очерёдность событий и что делал каждый день из семи.

К обеду весть о том, что у Кости Махова, придурка, на неделе два воскресенья, облетела НИИ. Ко мне подходили, сочувственно хлопали по плечу, отпускали идиотские шутки и называли счастливчиком, у которого отныне три выходных вместо двух.

— Я тебе вчера целый день звонила, Костик, — отозвала меня в сторону Ленка. — Переживала. А ты… Мог хотя бы позвонить.

В конце концов я сдался. Картинно влепив себе по лбу, я во всеуслышание заявил, что обсчитался.

— Грибы, понимаешь, — объяснял я очередному любопытствующему в курилке. — В сезон попал, одних белых сколько повысыпало. Вот я и обалдел от грибов этих, счёт дням потерял. Азарт, понимаешь? Огребу теперь по полной за прогул.

К вечеру я позвонил Вальке Дерябину, и мы договорились встретиться в "Гадюшнике". Так трудящиеся называли пивной бар, чрезвычайно удобно расположенный прямо напротив входа в "Энергосетьпроект". С Валькой мы вместе учились в школе, потом в университете, и закончил я в основном благодаря ему, безбожно списывая курсовые и сдувая лабораторные. Валька — мой добрый гений и гений вообще, умница, фантазёр, круглый отличник и совершенно не приспособленный к жизни человек. Забывчивый, рассеянный, неуклюжий — в общем, обладатель всех атрибутов, присущих будущим гениальным спасителям человечества.

— Ты точно помнишь? — задумчиво обгладывая воблу, спросил Валька. — Можешь рассказать, как было? Изо дня в день?

Минут десять я, пока Дерябин поглощал пиво и расправлялся с воблой, скрупулёзно отчитывался.

— И проспать не мог? — принялся допытываться Валька, когда я, наконец, отстрелялся и набросился на пиво. — Свежий воздух там, природа, а? Может быть, нажрался? Водочку, небось, с собой брал? Выжрал, скажем, литру, закусил комарами и завалился себе. И продрых сутки, а глаза продрал и не заметил. А то, может, сонной ягоды объёлся? Не растёт там такая, сонная?