Далия Трускиновская - Феминиум (сборник)

– В смысле? – я даже растерялась.

– Вот так вот. Надо только в голове держать тот случай, который заново переиграть хочешь, да катнуть его пару раз, вот так… – он показал как, – и все дела. Как действует – не спрашивай, не знаю. Просто выходит задним числом, что в тот день, когда все закрутилось, ты по-иному поступил. Ну, вроде как второй шанс получаешь… А третьего не будет – Исправник по такому принципу работает: один человек – одна попытка. Потом чего хочешь с ним делай – по столу катай, об стену стучи… ноль реакции. А другому передаешь – снова работает.

– И ты что же? Исправил? – недоверчиво спросила я.

Он хмыкнул.

– А то ты не видишь? Сработало, мать его через корыто! Только… лучше б не работало…

– Что-то не так?

– Все не так! Все! Как дело-то было? Вспомнил я тот день, ну, заседание совета, представил во всех подробностях и… того… катнул паровозик. Никаких внешних эффектов, я тебе скажу, ничего. Просто в голове помутилось немного и все… В себя пришел, плюнул – падла, думаю, не сработало. Купил меня Каин своими басенками, купил, как пацана. Сунул паровозик в карман, да и засобирался в агентство, вечером договорчик один важный подписывали с «Русским Транзитом». Спускаюсь вниз – машины нет… Думаю, что за дела? Уехал Сергуня, водила мой, бомбить, что ли? Ну, погоди, гаденыш, вернись мне только! Плюнул, пошел тачку ловить – и тут облом! Бабок нет! По карманам еле на метро наскреб… Приезжаю, а охрана меня не пускает. Не велено, говорит, личный приказ Екатерины Сергевны. Кого, спрашиваю?! Тут уж я озверел. Не зря в погранах служил, дети они все против меня – раскидал сопляков, наверх прорвался. А там – Катька моя сидит и спокойненько так говорит: что ты, мол, Лешенька, ерепенишься? Все уже сто раз обговорено, долю я твою выкупила? Выкупила. Акции ты передал? Чего ж ты еще хочешь?

– В смысле? – не поняла я. – Она что, живая?

– Живее нас. Я потом кое с кем парой слов перекинулся, выяснил. Расклад такой получился: Катька благополучно кризис пережила, состояньице потом еще приумножила, и однажды пришла ей в голову свежая мысля. А зачем, собственно, ей, такой умной и красивой, нужен какой-то там Лешка? Только из-за воспоминаний детства? Да за ее деньги она себе такого диКаприо подобрать может, держись только! А Лешенька все дело только тормозит, хватки у него – ноль, своими частыми гулянками имидж портит и вообще. С чего бы он, то есть я, ей сдался? Ну, и начала Катька веселую игру. Втихаря выкупила мою долю, акции на себя перевела и однажды ясным утром указала своему старому другу-приятелю, мне, значит, на дверь. Без копейки меня оставила, гадюка! Даже хату мою забрала за долги – я потом поперся домой, а там печати висят. Такие дела… Оставила только то, что на мне было, даже плащ вон пришлось на барахолку ехать покупать.

Слишком уж все это было как-то фантастично, нереально, чтобы быть правдой. Я хотела было рассмеяться, пальцем у виска покрутить, сделать что-нибудь этакое, чтобы ему сразу стало понятно: не удалось тебе меня провести! Ишь, нашел глупую девочку, мишень для розыгрышей. Слезу захотел вышибить, что ли?

Но что-то в его облике заставило меня задуматься. Золотой «Ролекс», ботинки от «Гуччи» и вдруг – обтрепанный плащ и грязная рубаха… как-то все это не вязалось друг с другом. А вдруг все правда?

– Вижу, не веришь. Не могу тебя винить, я бы тоже не поверил.

– Да нет, я…

– Не веришь, Тань, не веришь… В лучшем случае сомневаешься, куда бежать – в психушку или в ментуру. Только мне твоя вера без надобности. Я тебя предупреждал – надо оно тебе? Ты решила по-своему. Теперь думай сама. А если захочешь проверить – вот он, Исправник, бери. Так уж и быть, отдам за десятку…

Я задумалась. Эх, Артемка… Если б я тогда не вызверилась на тебя, кто знает, где бы мы сейчас были. Помнишь, как мы мечтали: белое платье со шлейфом, лимузин метров в двадцать, Кипр, Майорка… Может, попробовать? Что я теряю?

Леха неожиданно протянул мне Исправника:

– Подержи в руках, сожми… Говорят, помогает иногда.

Я, словно зачарованная, подчинилась, взяла из его рук паровозик, крепко обхватила пальцами…

– Мама пришла! – звенел за дверью радостный детский голос.

Я провернула ключ и распахнула тяжелую железную створку. Тут же на меня набросился паренек лет шести, с гиканьем обхватил меня руками:

– Мам, а я знал, что ты сейчас придешь!

Мой сын? Мой?

– Я тебя ждал, – зашептал он мне на ухо, – а папка мне говорит: не жди, мама еще не скоро приедет, но я все равно ждал…

В прихожей появился Артем. Я остолбенело уставилась на него. Он изменился – немного располнел, завязал наконец в хвост свои непослушные волосы. Он улыбнулся во весь рот, подошел ближе, обнял и крепко-крепко прижался щекой к моим волосам.

– Привет! – в этом слове не было ничего наигранного, никакой искусственности, просто тихая, спокойная радость. – Вот мы все вместе!

– Мам, – снова обратил на себя внимание сын, – а ты купила мне паровоз? Ты обещала! А папка говорит, что такого паровоза не бывает!

Я тряхнула головой, отгоняя наваждение. Вокруг тот же переход, тот же неумолчный шум московской подземки. В руке – простая игрушка, под пальцами ощущается грубый, шероховатый пластик.

– Ну что? – спросил Леша. – Видела?

– Что?

– Вариант.

– Наверное… Точно не знаю. Я… я, пожалуй, возьму его…

Сзади донесся зычный голос, прямо-таки иерихонская труба:

– Дорогу! Дорогу!

Народ в ужасе расступался, пропуская плешивого армянина, нагруженного сверх меры здоровенными клетчатыми сумками. Девушка на изящных каблучках неуверенно покачнулась, оступилась и налетела на меня.

– Ой, извините!

Инстинктивно я стиснула рукой Исправника – как бы не выронить…

– Артемка! Артем…

В ответ – тишина. Спит, что ли? Не рано? Еще десяти нет… Хотя утром у него были съемки, устал, наверное, да еще настроение ни к черту: мы снова вчера поругались. Но он сам виноват: ах, ах, я тонкая творческая натура! А я – выходит, грубая колхозница, что ли?!

– Ты дома? Хватит дуться!

Я неуклюже скинула туфли, бросила на тумбочку вымокшую куртку. Туда же полетели и свернутая трубкой газета, ключи.

Я почти бегом проскочила коридор, распахнула дверь в спальню. В общем, все было хорошо видно и так, но я зачем-то щелкнула выключателем. Свет вспыхнул неожиданно ярко, резанул по глазам. На широкой кровати, неряшливой, незастеленной, раскинув руки, лежал Артем. В его спокойном и неподвижном лице не было ни кровинки. На пушистом ворсе ковра валялась пустая пластиковая баночка. В таких обычно продают лекарства. Я подняла ее, посмотрела этикетку – «Реланиум». Пахло аптекой.

Руки у Артема были холодными и неестественно твердыми. Я судорожно пыталась нащупать пульс, уже зная, что это бесполезно. У изголовья, прямо на смятой подушке, лежала записка. Я схватила ее, быстро пробежала глазами.