Далия Трускиновская - Феминиум (сборник)

У нее потемнело в глазах. Мир, еще недавно такой ласковый и цветной, скукожился до размеров кляксы, оглушительно пожирающей ткань.

– Простите, госпожа, – соусница часто-часто била фаянсовым донцем о поднос в дрожащих руках мальчика, – простите, я случайно, простите, госпожа.

– Ты что ослеп? – Кухарь отвесил кухаренку звонкую оплеуху, от которой тот едва устоял на ногах. – Не мог в другом месте пройти?

– Простите, госпожа, – жалобный голосок рвется мокрой ниточкой.

Слова текли навстречу, но смысл ускользал от нее. Почему, святые, почему? Почему это все время происходит со мной?

Белое, трясущееся лицо кухаренка тянулось к ней незрячим от слез взглядом, бормоча что-то.

– Убирайся из этого дома!

– Госпожа, прошу вас, не прогоняйте.

Отчаяние вдруг затопило ее, безжалостное, темное, жаркое. Урок тебе, дурочка, чтобы не забывала, что ты есть.

– Уберите его с глаз моих! – Вздернула подбородок высоко, чтобы не видеть умирающее платье.

Старший кухарь услужливо встрепенулся, отобрал поднос, сгреб мальчика за шиворот и потащил к выходу.

– Госпожа, – кухаренок тянул к ней обожженные ладони, худенькое личико его дрожало, – прошу вас, госпожа, мне некуда идти.

Кухарь вышвырнул его в коридор и обернулся, часто кланяясь.

– Не извольте беспокоиться, госпожа. Он больше вас не потревожит.

– Тебя тоже следовало бы отправить вслед за ним.

Лицо кухаря пошло красными пятнами.

– Простите, госпожа, – судорожно мял он фартук подрагивающими пальцами, – простите.

– Видимо, нужно взять на твое место кого-нибудь помоложе, – медленно цедила она слова, ни к чему торопиться, мертвое платье не нужно оберегать.

– Как прикажете, госпожа, – белое лицо угасло в поклоне.

Поднялась к себе, переоделась в ненавистное черное. Держала в руках невесомое, изуродованное – не было сил выбросить. Бархат грел ладони, мерцал тягучими переливами света.

В дверь постучали. Едва слышно, торопливо.

Кто? В такую-то рань. Кому она понадобилась? Оттерла слезы, приготовила лицо, тень улыбки легла на губы.

– Войди.

– Да пребудет с вами свет звезд, госпожа.

Избранник? Ему-то что здесь надо? Взъерошенный какой-то, босой. Склянка в руке, вцепился так, что пальцы побелели.

– Чего тебе?

– Позвольте, я все исправлю, госпожа, – бросился к ней, потянул платье из рук. – Пятно еще можно вывести, у меня есть травы.

Не успела ничего сказать, просто разжала пальцы. Он подхватил его, бережно опустил на пол, насыпал из склянки что-то красное на пятно. Шипя, вздулась пена и тут же опала серыми хлопьями, он торопливо промокнул ее влажным платком.

– Все, госпожа, когда высохнет, пятна не будет.

– Сомневаюсь.

– Немного терпения, госпожа. Сейчас вы сами все увидите.

Влага медленно угасала на ткани. Флит недоверчиво покачала головой. Неужели оно исчезло? Святые, в это трудно поверить.

– Госпожа, не прогоняйте кухаренка.

– Вот, значит, в чем дело. – Она опустилась в кресло. – И, смыв пятно, ты надеешься, что я прощу мальчишку?

– Да, госпожа, – он положил ей на колени исцеленное платье. – Позвольте ему остаться, госпожа.

Бархат струился под пальцами. Вновь обретенное платье. Она усмехнулась.

– Почему ты просишь за него? Какое тебе до него дело?

– Никакого, госпожа.

Как же у него все просто, стер пятно, и словно ничего не было. Но как я смогу это забыть? Даже высохшее – пятно останется, оно будет там всегда. Прошлое не выбелить, не переписать.

– Хорошо, передай кухаренку, что он может остаться.

– Благодарю, госпожа. – Он так и стоял на коленях перед ней, теребя рукав исцеленного платья. – Вы очень добры.

– Домоправительница… – Недавно нанятая воительница, коренастая, неулыбчивая, возникла в дверях, чиркнула по Сенги взглядом темных, прищуренных глаз. Тот сразу вскочил, шарахнулся к стене.

– Что случилось, Казара?

– Это и есть избранник светлейшей?

– Да.

– У нее хороший вкус. Его можно одолжить?

– Нет. У нас так не принято, Казара.

– Надо же, в моей стране другие правила.

Тихонько вздохнула, была б моя воля, ты бы в своей стране и осталась. Неотесанная деревенщина. Одно на уме – прислужников тискать да жрать без меры.

– Я слышала, что у вас истребили всех мужчин.

– Можно и так сказать, домоправительница, – облизнула губы, ползая взглядом по Сенги.

Святые, а что если она потащит его на ложе прямо сейчас? Я не смогу ее удержать, как от букашки отмахнется.

– Но должен же кто-то вести домашнее хозяйство, работать на кухне, в поле. – Флит вскочила, стараясь заслонить избранника, но куда там, роста не хватило, Казара продолжала пялиться на него поверх ее головы. – Не хочешь же ты сказать, что этим стали заниматься женщины?

– Святые, как ты могла такое подумать? Женщина у плиты! Невозможно! Для этого есть мужчины. Их осталось мало, но работают они с особым усердием, – она с удовольствием помассировала кулак. – У них есть хороший стимул.

– Не думаю, что…

– Слушай, а может быть, я все же попользуюсь избранничком? Никто не узнает. Мы же взрослые девочки, никому не скажем. А?

Флит закоченела в улыбке. Светлейшая меня убьет!

– Нет, Казара. Любого другого, но не его.

– А мне хочется этого, – шагнула к Сенги, такая же высокая, как он. Бугры мышц туго прокатились под кожей, ухватила его за подбородок. – Какой глазастенький.

– Казара!

– Ладно, – вскинула ладони вверх, отступая, – не будем об этом.

Слава святым, она послушалась. Сегодня. А что будет потом, когда она освоится, поймет, что я не властна над воительницами? Святые, даже представить страшно.

– Ты свободна, Казара. Можешь идти.

– Ага, – раздумчиво кивнула и вдруг спохватилась. – Я что пришла-то, тебя спрашивал прислужник какой-то Рут. Ждет в гостевой, – выразительно потерла кулак и ухмыльнулась. – Такой таинственный, слова не вытянешь.

– Хорошо, сейчас спущусь.

– Ну так я пойду? – уперлась во Флит маленькими буравчиками глаз, пятерней массируя высоко бритый, квадратный затылок.

– Иди.

Ушла, гулко хлопнув дверью. Флит без сил опустилась в кресло. Только бы светлейшая не узнала.

– Благодарю, госпожа, – прошептал Сенги, не поднимая глаз, непрерывно откручивая и закручивая крышку склянки дрожащими пальцами. – Вы так добры. Благодарю.

Святые, даже не смогла улыбнуться. Он подумал, что я ради него так старалась. Как он все же глуп. Но как красив.

– Девочка моя, как хорошо, что ты заехала ко мне. – Лакл обняла дочь. – Когда?

– На днях. – Тин сорвала с головы хрупкую соломенную шляпку, стиснула в кулаке, золото кружева под пальцами ломалось, сыпалось на пол мятыми иглами. – На этот раз я приехала рожать к тебе. Можно?

– Что ты спрашиваешь, малышка, конечно, можно. Я всегда рада тебе.