Ромен Гари - Спасите наши души

— Не хочу вас расстраивать, майор, — заметил Старр, — но если вы поднимите глаза, то увидите, что у нас над головой небо Микеланджело. И все святые на своих местах!

— Это называется попыткой подорвать моральный дух, полковник, — сказал Литтл. — Я не хочу больше слышать никаких пораженческих речей. Вы позорите свою страну и свой флаг. Я доложу об этом.

Пот струился под капюшонами, оставлявшими открытыми только глаза и уши.

И тут случилась еще более неприятная вещь.

Станко, который до этой минуты лучше остальных сопротивлялся побочному эффекту, без всякого предупреждения резко остановился.

— Кто этот крестьянин? — спросил он бесцветным голосом.

— Какой крестьянин? — с подозрением процедил сквозь зубы Литтл.

Он твердо решил не замечать ничего, даже Ее Величество королеву.

— Вон тот крестьянин, что несет крест, — запинаясь, сказал Станко.

И тогда Литтл совершил роковую ошибку. Он взглянул — и поперхнулся.

— Совершенно обыкновенный крестьянин! — заявил он с тем большей убежденностью, что на сей раз был уверен, что сходит с ума.

— А зачем он тащит на спине тяжеленный крест? — захотелось узнать Станко.

Босой, с терновым венцом на голове, Он шагал рядом с ними, сгибаясь под тяжестью огромного креста, один конец которого лежал у Него на плече, — похожим образом и они несли на своих плечах атомную бомбу. Окровавленная простыня едва скрывала Его наготу, и облик Его был настолько узнаваем, что Литтлу показалось, будто он встретил старого школьного товарища.

Майор взял себя в руки. Еще один культурный побочный эффект, видение, вызванное галлюциногенным воздействием передового топлива. Их предупреждали. Музыка. Поэзия. Религия. Искусство. Музеи. Симфонии. Ну, в общем, фокусы. Но сейчас было не время влезать во все эти дебри.

— А что вас удивляет? — рявкнул он. — Старый албанский крестьянин тащит на работу свой крест.

— ЧТО? — заорал Старр.

— А зачем албанскому крестьянину нести на работу крест? — поинтересовался Станко.

— Ну, надо полагать, у них тут так принято, — процедил сквозь зубы Литтл. — Вероятно, им не хватает тракторов.

— У него на голове терновый венец, — заметил Станко.

— Какой венец? Нет там никакого венца, — заверил его Литтл. — Колючки, вот и все.

— Но зачем?

— Местный обычай, — взвизгнул англичанин.

— Майор, — спокойно произнес Старр, — он плачет.

— А я что могу поделать! У него, видно, тоже неприятности.

— А крест? — настаивал Станко.

— Послушайте, старина, бомба и без того тяжелая. Я не могу еще и помогать какому-то албанскому крестьянину нести его крест.

Он выпрямился, глядя прямо перед собой. Старр никогда в жизни не видел, чтобы у человека был такой возмущенный и оскорбленный вид.

— Господа, я считаю, что инцидент исчерпан!

— Инцидент ? — завопил Станко. — Исчерпан ? Да вы понимаете, что вы говорите?

— Разговорчики! Здесь командую я! Инцидент исчерпан.

Но он не был исчерпан.

В течение почти всего перехода, пока они, пошатываясь под тяжестью щита, двигались в направлении «борова», «крестьянин» со своим увесистым крестом следовал за ними. И лишь когда их психика стала свыкаться с его обществом, — а привыкание всегда сопровождается атрофией чувств, — лишь тогда его присутствие утратило видимость, и шесть профессионалов наконец оказались одни — они шли, придавленные к земле нечеловеческой тяжестью груза, между двумя шеренгами солдат, сжимавших свое оружие и бросавших на них кровожадные взгляды.

6.40

До «борова» оставалось несколько сотен метров, и Старр с удивлением отметил, что в нем не было никакого сходства с макетом, который они так долго изучали, хотя на макете были тщательно воспроизведены снимки со спутника. «Вы примете меня за сентиментальную размазню, — писал он, — но сама мысль, что этот мерзавец Матье придал дезинтеграционной установке, своему „Супер-Фениксу“, как он ее называл, вид Парфенона, наполняла меня яростью — и кроме профессиональных задач у меня возникали еще и личные. Я чувствовал себя лично оскорбленным, как будто мне плюнули в душу. Конечно, нужно учитывать крайнюю усталость, нервное напряжение и побочные эффекты, но сама мысль, что наша ядерная дегуманизация должна свершиться внутри „Супер-Феникса“, имеющего форму Парфенона, этой колыбели надежды и свободы, откуда вышла наша цивилизация, была циничной провокацией. Лишь когда я подошел ближе, мне мало-помалу открылся галлюцинаторный характер того, что, как мне казалось, я вижу. Это происходило постепенно, по мере того как „боров“ вновь обретал свою подлинную форму, не отличавшуюся от „Супер-Феникса“, к которому мы привыкли».

Стоя в машине, Колек — а он, надо сказать, досконально изучил модель объекта — поражался, как это он никогда прежде не осознавал, что Матье сделал из дезинтеграционной станции точную копию Шартрского собора. Профессор Далле в докладе французскому правительству сравнил психическое воздействие, производимое побочным эффектом передового топлива «Супер-Феникса», с мистическими видениями, вызываемыми мексиканскими галлюциногенными грибами.

Каждые сто метров стояли контрольные посты, и Колек с облегчением вздохнул, когда увидел, как диверсионная группа без помех проходит их один за другим: албанские офицеры бежали впереди, расчищая дорогу диверсантам. Сектор вокруг «борова», окруженный колючей проволокой, походил на фотографии нацистских лагерей смерти; некоторые аккумуляторы использовались как наблюдательные вышки; с деревянных помостов торчали стволы пулеметов. «Самое неприятное впечатление, — писал Старр в своем отчете, — оставляла сеть трубопроводов, по которым передовое топливо поступало из накопителей в камеру дезинтеграции. Эти изогнутые, мучительно перекрученные трубы покрывали всю долину; их вид производил гнетущее впечатление: в воображении возникала почти готическая картина пыток, которым подвергались мученики; именно так пытки изображались на картинах всех христианских художников».

Колек вышел из машины. Вряд ли это был самый подходящий момент для того, чтобы идти на поводу у собственного любопытства и пускаться в психологические изыскания, и все же он не смог удержаться и не взглянуть в лицо Имиру Джуме.

Он натолкнулся на абсолютную непроницаемость. Если не считать синеватых теней под глазами, с этого лица были раз и навсегда изгнаны все эмоции. Его спокойствие, холодность, суровость — были ли они маской или нет — являлись приметами личности, достойной находиться во главе державы куда большей, нежели Албания. Если и существовал человек, который был вправе распоряжаться атомным оружием, то это, конечно, был он. Ладно, хватит, подумал Колек. Сейчас не самый подходящий момент просить у него автограф.