Хольм ван Зайчик - Дело победившей обезьяны

— Почему не предупредил, еч Богдан?

— Собственно, прер еч Возбухай, я еще вчера и сам не ведал, что тут окажусь…

— Али случилось чего? Да ты присаживайся! Только что с воздухолета? Позавтракать успел? Велеть чаю?

— Все в порядке, и позавтракать успел, и душ принял в гостинице… Не хлопочи, прер еч. Не хочу тебя отвлекать от дел, просто ради первого дня почтение свое засвидетельствовать зашел.

— А почему в общем порядке? В очереди небось сидел…

— Сидел, — согласился Богдан. — Полчаса каких-то. Челобитчиков немного у тебя, прер еч Возбухай. Видать, сообразно город ведешь…

— Как умею, — скромно, но явно польщенно согласился Ковбаса. — Все одно не понимаю, почему хоть через секретаря не предупредил… Именно потому, что челобитчиков мало – я бы их всех ради такого случая подвинул.

— А вот это было бы уже несообразно, — качнул головою Богдан. Поправил пальцем очки. — Да и, кроме того, хотел тебе так смирение свое продемонстрировать, поскольку приехал сюда не просто, но с делом.

Ковбаса оттопырил нижнюю губу.

— Эва! — сказал он. — О делах твоих, как и всякий честный слуга князя и подданный императора, наслышан преизрядно. Крест Сысоя, Асланiв… Ныне дело из подобных?

— Как сказать. То есть нет, конечно нет. Мелкое вроде бы дело…

— Что же, Александрия нам уж самим даже мелкие дела вести не доверяет? — В голосе Ковбасы прозвучала легкая и, что говорить, вполне обоснованная обида.

— Вот потому и зашел сказать сразу, — решительно ответствовал Богдан и сам вдруг поймал себя на мысли: впрямь повзрослел. Еще полгода назад он в ответ на вот так вот ребром поставленный вопрос начал бы из одной лишь вежливости и неловкости крутить, юлить и мемекать.

Вот и почувствуй себя юнцом! Даже и в Мосыкэ, даже и на двадцать минут каких-то – а не получается…

Дела не дозволяют.

Богдан опять поправил очки и сцепил пальцы. Подался в кресле вперед, к Ковбасе.

— Слушай, еч Возбухай. Без обид. Разобраться мне поручено в деле о плагиате…

Он не успел продолжить. Широкое, как Таймыр, лицо Ковбасы скукожилось, ровно от лимона.

— А, эти!.. — горестно вымолвил он.

— Что такое? — несколько нарочито поднял брови Богдан, как бы совсем ничего не понимая.

— Ну как же, еч Богдан… Хемунису да баку. Баку да, прости Господи, хемунису… — Ковбаса постарался сдержаться, а потом не выдержал и резко хлопнул себя ладонью по мощному, будто у моржа, загривку: – Вот они у меня где! — потом чиркнул себя ребром ладони по горлу: – Вот они мне как!

— Да отчего же?

— Оттого же! — в сердцах передразнил сановника градоначальник. — Все живут как живут – а этим неймется. Ровно кошка с собакой, каждый Божий день, каждый… Да нет, что говорить! — Он безнадежно махнул узловатой лопастью ладони. — Вам в столице не уразуметь этого… Погоди, еч Богдан, — спохватился он. — Так почему на этакую морковину, прости Господи, столичного минфа прислали? Не пойму я что-то…

— Потому что, прер еч Возбухай Недавидович, — тщательно подбирая слова и для пущей убедительности и предупредительности назвав градоначальника по имени-отчеству, — как раз мы с напарником занимались в восьмом месяце этим самым делом о пиявках и боярах. Про коих романы эти спорные. И могу с полной ответственностью сказать: авторы обеих книг знают о том деле куда больше, чем все остальные добрые подданные. Столько, сколько знаем мы, следователи, или столько, сколько могут знать люди, с другой стороны в то дело вовлеченные. Человеконарушители, коротко говоря.

Лицо Ковбасы вытянулось.

— Сатана на барабане… — затейливо выругался он. — Вот оно что… То-то мы тут смотрим… Писатели вот уж почитай седмицу друг на друга бочки катят, а в суд не идут ни тот ни другой.

— Ну, это как раз не удивительно, — пожал плечами Богдан. — Сколько я понимаю этих преждерожденных, им не скучный процесс нужен, а яростная нескончаемая схватка.

— Вот это в точку, еч Богдан. Это в точку! — Ковбаса оживился, поняв, что собеседник ему и в этом щекотливом вопросе, похоже, вполне еч. — Яростная и нескончаемая. Хлебом их не корми, бумаги им не давай – только бы друг с другом поцапаться. Ведь, прости Господи, до хулиганских выходок доходит!

— Неужто? — всплеснул руками Богдан.

— А то! Уж пару раз прутняки отвешивали. Я мог бы много порассказать… да не о том речь, как я понимаю. Одно хорошо: чем больше они друг с другом лаются, тем хуже к ним народ относится. Мы тут с ечами уповаем потихоньку, что мало-помалу секты эти зловредные сами по себе вовсе на нет сойдут. Уже сейчас, после того, как ругань из-за романов поднялась, народишко-то от них потек, потек…

— И ты думаешь, кто сбежал, сразу стали лучше?

— Да уж всяко не хуже! Хуже-то – некуда!

— Эк же ты их не любишь, прер еч…

— Да при чем тут я? Их никто не любит! Самодовольные, недобрые, напыщенные… до труда ленивые… и боги-то у них какие-то вроде них самих… по образу, понимаешь, и подобию. То крокодилы, то клювастые твари безымянные…

— Так уж и безымянные?

— Да кто ж их имена упомнит? А то ладья Ра с деньгами…

— Так уж и с деньгами?

— Ну с обменом. Да это ж все равно что с деньгами…

Богдан не совладал с собой – рассмеялся. Ковбаса мгновение растерянно смотрел на него, потом рассмеялся тоже – гулко и из нутра, от всей души.

— Ладно, — успокоившись, сказал Богдан. — Полно нам злословить. Вера есть вера. Попустил Господь им в этакое уверовать – не нам спрашивать с него… А вот наши дела, человечьи, — это… он с нас спросит. Словом, чтобы закончить, драг прер еч… Дело бояр и пиявок я вел, потому, как я понимаю, и тут мне разбираться. В Управлении, видать, из этого и исходили.

— Понял… Ничего не имею против, готов оказаться всяческое содействие.

— Содействие мне нужно вот какое. Надобно мне, чтобы, пока я попробую с прерами писателями побеседовать, твой вэй [24]мне как можно быстрее подготовил списочек всех, до кого доведено было чрезвычайное предписание Управления внешней охраны от двадцать третьего восьмого. Кто лично занимался поиском пропавших, по этому предписанию объявленных в розыск. До кого мог дойти пароль на исчезнувших, в сем предписании приведенный. Вот такое мне нужно содействие. Помнится, предписание было двухуровневое: рядовым вэйбинам [25]вменялось в обязанность лишь искать пропавших и, в случае обнаружения, скрытно устанавливать наблюдение и срочно вызывать начальство, до коего уж подлинное слово власти довести надлежало… Мне нужны имена и тех и других.

Ковбаса помолчал. Лицо его стало мрачным и настороженным.

— А ты что ж, еч, — покусав губу, неохотно выговорил он, — думаешь, тут утечка у меня?

— Вариантов два, — пожал плечами Богдан. — Те факты, что оба писателя в своих романах как творческую выдумку преподносят, они могли узнать либо от кого-то из должностных, предписание читавших, либо от лиц, по сему предписанию разыскиваемых. Вроде бы просто. Но дело-то осложнено тем, что лица эти – не простые преступники, а несчастные люди, на подчинение заклятые. Стало быть, возможен смешанный вариант: некто, из предписания узнавший слова власти, или некто, узнавший их от того, кто предписание читывал, так или иначе соприкоснулся с находящимся в розыске заклятым, случайно или преднамеренно взял власть над ним и допросил, из допроса выяснил обстоятельства дела… а потом уж эти сведения к писателям попали. Или к одному из них, а другой и впрямь у него как-то списал… Ты же понимаешь. То, что сведения, таким образом полученные, очутились в книжках, — это полбеды, четверть… осьмушка. Беда, если кто-то из корысти власть над заклятыми взял. Что тогда от него ждать?