Николай Полунин - Край, где кончается радуга

– Недалече уж, – отозвался Ткач и сказал, помолчав: – Плохо это.

– Что плохо, что недалече?

– Что склад у Фарфора тут был, плохо. Что склад плохо и что здесь – плохо. Наползают, гниды, забыли, как их тут жарили. Ты давай теперь за мной след в след, подорваться раз плюнуть.

– Да мне уже приходилось, – пробормотал Вест, – приходилось взрываться.

– Это где это? – тут же спросил Ткач.

– Это давно. Очень давно. Так, кажется, что и не было, вот как давно. Сам смотри не подорвись, заговорщик… Ты чего в Квартале-то молчал?

– Нельзя было в Квартале, я ж тебе объяснил потом. Да и ты что за птица…

– Что?

– Я говорю, я тогда думал так: что за птицы?

– Это про меня?

– Про тебя… на проволоку не наступи.

– Вижу. Черт, стемнело быстро как. Дальше куда?

– Видишь домик? Ну, сарайчик такой, вон чернеет – к нему. В десяти шагах остановимся, ближе лезть не моги ни в коем разе.

– Ясно. А что, теперь ты понял, что я за птица?

– Я ещё тогда понял. Почти сразу.

– Ну-ну. Я вот до сих пор нет.

Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой. Полдень. (Продолжение) Посреди зала зияла огромная дыра в полу, а над ней, в проломе купола, голубело небо, и ползла тучка.

– Где они? – спросил Вест.

В глубине закашлялись и заругались в два голоса, потом Ларик – он был жив – от окна сказал:

– Я вижу один. Из-за угла хобот торчит.

Вест отошел от края провала, побрел, спотыкаясь и припадая на обе ноги сразу, сквозь неосевшую пыльную мглу к орудию. На станине сидел Дьюги, горестно оглаживая отстегнутый протез. Ему его расщепило и раздробило низ. Тоже по ногам, подумал Вест.

– Во, – показал Дьюги протез.

– Пять выстрелов имеем, – доложил угрюмый Литейщик, пнув оставленные ящики – один нераспечатанный, и другой с двумя снарядными жирно поблескивающими телами. Остальные ящики валялись на полу вперемешку с гильзами, и все было щедро присыпано крошевом.

– Что ж вы так, – сказал Вест. Он вспомнил, что, оказывается, не слышал ответных выстрелов. – Экономить надо было. Так нам до вечера не продержаться. – Он заметил, что Дьюги с Литейщиком переглянулись.

– И два другие тоже там, – сообщил, подходя, Ларик. Он не был даже ранен.

– Стоят себе.

– Командуй, командир, – сказал Дьюги.

– – Что ж командовать. Надо ждать, – сказал Вест. – И Наума найти. В какую сторону он направлялся, к площади?

– – К площади, к площади, – сказал Дьюги. Нехорошо как-то сказал.

– Ну вот. Я попробую сходить…

– Он сходит. – Дьюги кивнул на Литейщика. Тот поднялся и сразу ушел. Вест почувствовал, что надо что-то сказать.

– Странно они себя ведут, нет? – сказал он.

– Лишь бы не убили, – отозвался Дьюги, не отводя тяжелого взгляда, Дьюги пристегнул ногу и постучал ею. – Ежели Наум не отыщется, ты их, – мотнул в сторону выбитого окна, – сделаешь. И отговариваться не пробуй, мы тебе не твой дружок Пятьдесят четвертый. Он, я так думаю, давно уж дернул подальше. Ты, это, значит, покудова во-он там сядь, не приведи случится что-нибудь с тобой… Ларик, там же побудь…

Веет сел в нишу. Надо же, до чего несуразно, подумал он. Как будет несуразно, если все так… Ларик шумно завозился рядом.

– Да чего ты, – сказал он, по обыкновению ухмыляясь, – чего тебе три танка? И уйдем. И без Наума уйдем, обойдемся, он уж давно у нас на подозрении.

– Чьи танки, а? – разлепляя губы, спросил Вест.

– Гатовы, надо думать, а там, конечно, кто знает…

Инсургенты, думал Вест, защитники баррикад. Нет, война – это когда народ воюет, а так – это пауки в банке. Впрочем, народ можно вывести на баррикады и там же, на баррикадах, для собственной надобности и положить, и тогда, что Гату убрали, это благо, хотя кто мне сказал, что это Гата был ближе всего к осуществлению не знаю уж чего – переворота, очередного выступления, бучи, заварушки, провокации… Собственно, сказал мне Наум, а я и самого Гату в лицо не знаю.

– Скажи, Ларик, – повернулся Вест, – а зачем тебе на Ту сторону?

– На Ту сторону? – хмыкнул Ларик. – Нужен я там больно. Мне из Города бы только, я бы там сам…

Это была новость. Вест очень удивился и спросил:

– А ты знаешь, что там, за хребтом? Ты бывал?

– Зачем бывал? – сказал Ларик. – Говорят.

– Ах, говорят…

Но Ларик завелся с полоборота и принялся рассказывать и расписывать чудеса и прелести, которые скрыты за южными горами и южной степью, теплынь и завались настоящей жратвы, и это снова были сказки про луну из швейцарского сыра и землю из земляничного торта, каких Вест уже наслушался от таких же вот безномерных и неприкаянных, откопавших, трясясь от бессознательного ужаса, на Пустоши ржавый автомат и вообразивших себе, что теперь они – что хочу, то и ворочу. На деле всего-то они могли легко перебарывать или совсем не ощущали заложенный в вокерах вообще понуждающий импульс к работе, и к работе именно коллективной, а никак не индивидуальной, и посему записаны были в безномерные, как диктовалось то Уложениями, ни малейших отклонений не признающими. Но все равно оставались они вокерами в сути своей, сами не подозревая, отчего Пустошь внушает им такой страх. А между тем причина состояла в физиологической невозможности существования отделенной от других особи. Вест долго вспоминал и наконец вспомнил слово – экстравертность. Насаждаемая экстравертность, экстравертность обязательная, как воздух, как сама жизнь, подмена социологии физиологией, физиология как общественная наука… У Веста язык чесался назвать все это муравейником, но это значило бы погрешить против истины. Нет, все-таки общество. Нет, все-таки не особи, а индивидуумы. Может быть, именно они, безномерные, которые здесь становятся бандитами, которым уготовано быть бандитами, потому что, изуродовав в них Человеческое, их не сделали даже полноценными вокерами, – они-то и несут ещё в себе какие-то крохи, ещё что-то способное повернуть вспять, к Человеку. Но почему-то совсем не воодушевляет, что, оказалось, человеческое в человеке не истребить даже таким страшным способом. Потому, наверное, что им это уже не надо, они уже забыли, забыли, не создав своего, и значит, нет здесь народа, и никто не пойдет на баррикады…

И значит, Гату Наум ликвидировал зря? – подумал Вест и невесело засмеялся. Нет, Наум ничего не делает зря…

Город. Заброшенный особняк Еще через один поворот впереди завиднелся свет, и Вест почувствовал, как Пэл придержал его руку. Ловкие пальцы надели на запястье электрический браслет, голос бестелесно прошептал в ухо: таймер, Вест покивал. Как договорились, шепнул голос, будь осторожнее, мало ли что. А вообще-то не беспокойся, здесь вряд ли чего есть. Вест опять покивал, пошел один, нащупывая ногой дорогу.

Значит, не думать о белой обезьяне? Не думать о белой обезьяне, не думать о белой, о белой… о, это мысль, начнем думать именно о белой обезьяне. Вот она вся шерстяная, белоснежная, с красными альбиносьими глазами… гиббон. Н-да, господа мои Стража! Нет, не пресловутое чтение мыслей, это все легенды, не бывает, но что одна из разновидностей психоволновой слежки, это точно. Названьице-то какое – «гадюка», а и впрямь на змейку смахивает, не разглядел я тогда у Наума… Быть может, и управление психикой? Быть может, быть может, продолжительностью жизни же управляете, хотя я и не понимаю, как это вообще возможно, да и никто не понимает, и не должен, по идее, – тайна тайн. Просто – живут. Кто поплоше и не задумываются, кто поухватистей готовы из собственной кожи вылезти, лишь бы накинули пару добавочных годков, чего, кстати, сравнительно несложно добиться. Или какие опасные работы, или сунуть кому надо, а то – в агенты Управления.