Юлия Васильева - По ту сторону Стикса

На сумрачной лестнице в эпилептическом припадке мигала лампочка – даже такое освещение роскошь для подъездов в резервации. Но сейчас эта роскошь лишь сделала острее боль в голове. Я был настолько разбит, что желал только доползти до постели. Тело стонало и скрипело, как старые деревянные мостки на пирсе, побитые боками сотен лодок и.

Позади стукнула дверь, и я насторожился, не почувствовав чьего-либо присутствия. Может быть, ветер? Обитателей этого дома опасаться не стоило: все они ходили под Фрэем или боялись его до дрожи.

Я сделал еще несколько шагов вперед, но затем скорее уловил движение воздуха, чем услышал кого-то позади. Обернуться не успел. Некто ловко скрутил мне руки за спиной и прижал лицом к разрисованной мелом и углем стене.

– Тише, – прошептал незнакомый голос на ухо, обдавая шею горячим дыханием. Волоски на затылке встали дыбом.

Я молчал, но попытался вывернуться. Руку скрутили еще сильнее и налегли на меня всем весом. Я машинально отметил, что противник почти одного со мной роста. Тело выло и визжало потоками боли – состояние не для драки.

– Тише-тише, – снова уговаривал голос. – Ты не дергайся, а я тебя сейчас отпущу. Только тише.

Тут я сообразил, что тембр даже отдаленно не похож на мужской. Удивляться времени не осталось. Рука внезапно оказалась свободной, и в ту же секунду нападавший рывком развернул меня к себе.

Первое, что я увидел, были глаза…очень близко, практически в упор. Они казались черными, влажными, без зрачков. Дальше взгляд заскользил по аккуратному носу и уперся в маленькие пухлые губы.

– Не поднимай паники, – девушка (а это была именно девушка) с неожиданной силой прижала меня к стене.

Я был так удивлен, практически оглушен, поэтому ни о какой панике не могло быть и речи. Тело вытянулось в струнку от того, насколько близко она находилась. Свет мигал, как заведенный, все быстрее и быстрее, отбивая удары сердца своими вспышками. Я чувствовал теплое бедро рядом со свое ногой, маленькие, но твердые ладони, сжимавшие мои плечи, и совершенно не чувствовал даже тени эмоций… Внутри что-то щелкнуло, отгоняя наваждение. Она, эта девушка, была закрыта полностью, плотно, как раковина с еще живым малюском.

– Кто ты такая? Что ты от меня хочешь?

Она моргнула, будто бы удивленная уже тем, что я заговорил.

– Ничего…почти ничего… – девушка прильнула ко мне, улыбнулась, заметив участившийся пульс. – Я тебя не обижу.

На этот раз ее лицо было еще ближе, глаза потеряли весь влажный блеск, став матовыми и бездонными, как будто две черные дыры, в которые ты срываешься, и никак не можешь ухватиться за осыпающийся у тебя под пальцами край реальности. Она поцеловала меня, глубоко, чувственно, словно желая вытянуть через этот поцелуй душу. Сначала я хотел оттолкнуть ее, но руки сами замерли на полпути. Раны на губах снова открылись, разбавляя эту нереальность металлическим привкусом крови.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она отстранилась. Передо мной снова встали черные, слегка вытянутые к вискам глаза. И никаких эмоций за ними. Пусто, холодно, безразлично. Единственное, что сейчас витало в этом подъезде, так это мое собственное желание и возбуждение, в кои-то веки сумевшие выплыть на первый план, не перебиваемые эмоциями других людей.

Я отвел взгляд от ее глаз, и ей это не понравилось. Она довольно жестко повернула мое лицо к себе, словно требуя внимания.

– Кто ты? – страха не было, только недоумение и желание поцеловать ее еще раз.

– Ата, – она провела кончиком языка по моим губам, специально задерживаясь на тех местах, где они были разбиты. – Я видела тебя сегодня на ринге.

– Зачем тогда…

– Затем.

Девушка резко отстранилась, взяла меня за руку и потащила вверх по лестнице – в мою комнату, подальше от всевидящего ока мерцающей лампочки.

Дальнейшее я помню смутно: какая-то смесь боли и наслаждения. Мое тело стонало и скрежетало и от нанесенных ему сегодня повреждений, и от оргазма. Ате было все равно: она выжимала меня до конца, до последней капли. И, если сознаться себе честно, я был не против. Мир сомкнулся на ощущении ее маленькой с острым навершием соска груди во рту, к своим рукам, проводящим по ложбинке на ее спине, к узким и очень сильным бедрам, которые сжимались вокруг меня в минуту страсти. И к запаху… ее запаху, опьяняющему и одурманивающему, вызывающему желание уткнуться носом в ее кожу, проводить по ней языком, накрывать своей как можно больше, как можно чаще…

На следующее утро я проснулся один. Тело изрыгало проклятия, словно по нему вчера проехался десятитонный грузовик, и его только несколько часов назад достали из придорожной канавы. Девушки не было. Лишь только ее исчезающий запах остался на моей коже…

Сложно даже сказать, на что было похоже закрытие ворот в резервацию. По крайней мере, дамба никогда еще такого не видела. Похожую картину давным-давно запечатлела некая европейская страна, разделенная надвое, но не думаю, что имею право сравнивать – все же не тот масштаб, да и время совсем не то. Это странно, но, как оказалось, материк и резервацию связывало гораздо больше, чем нам виделось сквозь призму размеренных будней. Закрытие ворот как будто обрубало эти связи, иногда даже с болью и кровью.

На дамбе собрались две толпы: по ту и по эту сторону. С материка снова приехали журналисты: они, как жадные радужные карпы, толкались блестящими боками и раскрывали огромные ненасытные рты с липкими холодными губами в ожидании подачки – очередной сенсации. Слава богу, у них хватало ума не заходить на территорию резервации – слишком уж много здесь было желающих начистить им их сытые морды и столкнуть в Стикс с засунутым в задницу микрофоном.

Я стоял в стороне – некого было провожать. Эмоции над дамбой мне не нравились, и все же было в них нечто такое, что не давало уйти. Это ощущение трудно описать словами, как будто ковыряешь засохшую корочку раны, не зная, что увидишь под ней: розовую блестящую кожу, или вновь проступившую кровь. Наверно, я был похож на одного из тех жадных карпов. Они по ту сторону, я по эту. Они поделятся с людьми всем увиденным, я – оставлю только для себя.

В десяти шагах от меня Ён А нервно теребила ручки большой и довольно потрепанной сумки. На ее белых, немного плоских скулах посверкивали две влажные дорожки, раскосые глаза припухли и покраснели, как у человека, проплакавшего не один час. Джэджун ласково гладил ее по плечам, убирал за ухо растрепанные черные пряди волос, но часто женское горе просто невозможно утешить. И это самое отчаянное бессилие, которое может быть в мире. Даже забавно, как много я знаю о том, чего никогда не испытывал сам.