Юлия Васильева - По ту сторону Стикса

С железным лязгом опустились непроницаемые заслоны, полностью отрезавшие нас от сообщения с внешним миром.

Мы с Фрэем, как и многие другие, еще некоторое время стояли и смотрели в туннель, на постепенно гаснущие фонари на стенах, на пустынные и безлюдные проходы, в которых так привыкли видеть солдат, одетых в хаки, словно те были такой же неизменной деталью, что и железные пропускные рамки, считывающие код.

Не успел я прийти в себя, как откуда-то сбоку вынырнул вертлявый человек с подвижной мимикой лягушки и, ткнув мне в лицо диктофоном, спросил:

– Что вы ощущаете после полного закрытия ворот?

Мы с Фрэем недоуменно переглянулись. А человек-лягушка уже поднес диктофон к своему рту и быстро стал наговаривать, делая неправильные паузы в тексте:

– Похоже, что постоянные обитатели резервации находятся в глубоком шоке. Еще несколько минут после закрытия зоны никто из них не мог вымолвить и слова. Вокруг повисла тяжелая гнетущая тишина. Но обстановка пока спокойная. Стычек на дамбе зафиксировано не было, что еще раз подтверждает версию с излишней раздутостью слухов о резне, творящейся по ту сторону Стикса.

Я, как завороженный, смотрел на его двигающиеся губы, которые, казалось, все никак не могли правильно сойтись вместе.

– Псих, – бросил Фрэй и пошел вперед, прочь от ворот.

– Постойте, что вы себе позволяете? Я репортер независимой газеты, член ДзСР! – человек вцепился в мой локоть, и я просто не знал, как оторвать его от себя, не причиняя вреда. – Я хочу вам всем помочь!

Фрэй оглянулся:

– Бери этого типа в охапку, пускай идет с нами.

Тащить силой репортера не понадобилось. Наоборот он буквально повис у меня на рукаве, задавал кучу вопросов, и на половину из них тут же отвечал сам, без умолку наговаривая проникновенные тексты на диктофон.

Несмотря на закрытие ворот и то, что все остальные заведения на набережной стояли темные и молчаливые, словно из них вместе с материковыми посетителями отошла душа, "Плутоник в этот день я оставил открытым. И дело не в прибыли, а в том, чтобы многим моим знакомым было куда пойти вместо мрачных внутренних притонов.

В одном углу немногочисленные свободные корейцы заливали чистой водкой свою чисто-корейскую душу. У Джэджуна смена, иначе бы и он обязательно появился здесь. В другом углу боевики Фрэя гуляют, как в последний раз. Может быть, и вправду последний – кто его знает. Несколько китайцев уныло сидят возле сцены – теперь-то я, наконец, смогу понять, на ком из всего многочисленного клана стоял код. Те, у кого кода не было, уже по ту сторону ворот, ну а оставшиеся чувствуют себя рыбой, выброшенной на берег. Для них это почти что как первый день в резервации.

Прицепившийся к нам репортер прыгал от столика к столику с радостью туземца, впервые увидевшего белых геологов, что-то выспрашивал, не расставаясь с диктофоном, словно был рожден с ним вместе благодаря новому виду мутации.

На сцене впервые за долгое время выступала местная группа: на открытом плече басиста явно проступали черные жесткие линии кода, а по шее барабанщика вниз уходили тонкие белые шрамы, словно ручейки расплавленной в каком-то адском жару кожи. Фрэй, сидевший рядом, следил за этой группой очень внимательно. Я не мог почувствовать, но был уверен в его невысказанном желании тоже оказаться на этой сцене с барабанными палочками в руках. У него были все возможности сидеть там, но он никогда ими не воспользуется: единожды выбрав совсем другой путь, не свернет с него даже на секунду. Мне никогда не понять такой целеустремленности и, уж тем более, никогда не примерить ее на себя. Я даже не знал, есть ли тут чему завидовать… или, может быть, сочувствовать…

На сцене солист хриплым голосом выводил:

Моя жизнь, словно нить, сквозь тонкие пальцы

Не проскочит, не сможет тебя обмануть.

Даже если захочется дольше остаться,

Ты не дашь мне в пути лишний час отдохнуть.

– Что ты теперь собираешься делать? – спросил я Фрэя.

Тот неопределенно пожал плечами и сделал глоток из стакана, словно на этот раз действительно не знал или не просчитал дальнейших действий.

– Такое ощущение, что от меня уже ничего не зависит. Дальше все решат за нас.

Я не буду скучать и проситься обратно,

Вспоминать твой порог и пытаться свернуть.

Ты прядешь мою нить, да не так уж опрятно,

Так что я не рискую ее затянуть.

Мой друг не отрывал глаз от сцены. Мне не понравился такой ответ.

– Кто решит?

– Тот, кто встал во главе западной группировки.

Я подавился своей выпивкой.

– Что? Тебе стало что-то известно?

– Нет. Но все указывает на то, что лидер у них есть.

Через руки твои от края до края

Одинаково стелятся хлопок и шелк.

Ты безжалостно режешь, цвЕта не разбирая -

Мойры слепы с рожденья, но есть ли в том толк?

– Кто?

– Откуда мне знать? Если даже большая часть их группировки сама этого не знает.

Слишком спокойно он признавал свое поражение.

– И ты не пытался узнать?

Фрэй снова пожал плечами – если не получается, то не получается. Так тому и быть. Уже слишком поздно.

– Почему ты раньше их не приглашал? – он сменил тему, кивнув в сторону группы на сцене.

– Я приглашал, но они не шли.

– Понятно.

Век мой будет коротким, или кратким что миг, -

Слишком гордый заранее нить измерять.

Все, чего я добился и чего я достиг,

Даже пальцам прядильщиц уже не отнять.

Фрэй достал пачку сигарет и закурил, чего не делал почти никогда. В неровном свете клуба мне были видны только его выбритые белыми и красными полосами виски. Тут к нам подбежал весь какой-то всклокоченный и перепуганный менеджер. Он сунул белый конверт в руки Фрэю. Мой друг бросил на меня многозначительный взгляд и, зажав сигарету уголком губы, вскрыл послание. Его хрустальные глаза, которые, если смотреть сбоку, казались совсем прозрачными, пробежались по содержимому за секунду. Губы моментально растянулись в саркастическую ухмылку:

– Вот видишь, что я тебе говорил. Западная группировка приглашает завтра встретиться и выяснить, наконец, отношения по поводу резервации.

– Кто написал?

– Понятия не имею, – он с поразительным спокойствием протянул мне конверт.

Я повернулся к менеджеру:

– Кто принес?

Перепуганный служащий ответил запинаясь:

– Он все еще на улице, если не ушел.

Я вскочил с места, перевернув стул и еще больше напугав менеджера, и едва ли не бегом направился к выходу. Краем глаза заметил, как Фрэй лениво раздавил в пепельнице окурок и последовал за мной.

На сцене после долгого проигрыша прозвучал последний куплет:

Мойры слепы, ну что же, наверно, за дело.

Я и сам слеп и глух – не мне укорять.

В грозных пальцах твоих снова прялка запела: