Лиз Дженсен - Вознесение

Сочетание его искренности и моего маскарада заставляет меня густо покраснеть. Поблагодарив, беру визитку. Карманов у меня нет, а просто сунуть ее в отделение на боку коляски было бы некрасиво, поэтому я выуживаю из сумки кошелек и конечно же тут же его роняю. Он учтиво поднимает бумажник. А затем, уже не так учтиво, его раскрывает. На нас обоих смотрит моя фотография с водительских прав.

В мгновение ока все изменилось.

— Габриэль Фокс, — читает он вслух. Кровь отливает от моего лица. — Жаль, что тут не указана ваша профессия, мисс Фокс. — Меня сейчас вырвет. — Но думаю, не ошибусь, если скажу, что вы — журналистка.

— Я не журналистка, — бормочу я. — Пожалуйста, верните бумажник.

Одно быстрое движение головы, и улыбка исчезает с его лица.

— Ваша братия к нам иногда захаживает, но никто из них еще не опустился до такого, — говорит он, показывая на мое кресло. — Пенни.

— Я парализована.

— А я Микки-Маус. Значит, так, мисс Фокс. Большинство из тех, кто был здесь сегодня, знает о том, что пару лет назад я пережил личную трагедию. Церковь и Божья любовь помогли мне подняться и найти свое место в жизни. Все эти «почему» меня больше не занимают.

Не хочу вас оскорбить, но я не терплю нечистоплотности. Когда молодая женщина, явно много страдавшая, приходит ко мне за духовным советом и просит разрешить искренне занимающий ее вопрос о сущности зла, я только рад ей помочь. Но когда хладнокровная обманщица, раздобывшая инвалидную коляску, проникает в дом Бога и начинает задавать вопросы о трагедии, постигшей мою семью, это уже другое дело. В последнем случае я могу только вежливо указать ей на дверь.

У меня сосет под ложечкой. Хорошо бы телепортироваться отсюда, все равно куда. Перемотать эпизод на то место, где мы поем и хлопаем в ладоши, где мне светло и радостно. Все что угодно, лишь бы кончилось это.

— Мне нечего вам сказать. — Его лицо побелело. — Кроме — кто вы такая, черт побери?

Такой ярости я не ожидала. Мне становится страшно. Одно тошнотворное мгновение я думаю: сейчас он меня ударит, — и, нащупав «громовое яйцо», готовлюсь пустить его в ход. Кролл меня опередил — зашел за спину и ухватился за ручки кресла. Вцепляюсь в ободья колес в попытке их заблокировать, но он грубо толкает меня вперед, и мои ладони соскальзывают. Молча и с такой скоростью, с какой меня еще не возили, Леонард Кролл толкает коляску к выходу, в разъехавшиеся двери, затем вниз по пандусу. На улице сгущаются сумерки.

— Мы, люди Библии, неравнодушны к чудесам, мисс Фокс, — говорит он и приподнимает ручки коляски.

Вцепившись в колеса, хочу закричать, однако с моих губ не слетает ни звука. Лихорадочно озираюсь в надежде увидеть кого-нибудь, кто мог бы меня спасти, хотя парковка пуста, как безлюдная степь.

— И мне нравится думать, что иногда они действительно происходят.

Он все еще трясет кресло. Что есть мочи стискиваю подлокотники, но он не сдается. И силы ему не занимать.

Он так высоко задрал ручки, что я чуть ли не утыкаюсь носом в асфальт. Пальцы слабеют. Рано или поздно придется отпустить подлокотники, иначе мне не избежать серьезной травмы.

— Ну что, посмотрим, не исцелится ли наш хромой?

Я онемела от шока. Нужно во что бы то ни стало удержаться в кресле, но ничего у меня не выходит. В отчаянной попытке себя защитить я в последний момент разжимаю пальцы и успеваю погасить силу падения руками.

Лежу, растянувшись на земле. Кажется, я ударилась ногой, и левую ладонь жжет, как огнем. Подношу ее к глазам: кровь, мелкие камушки, разодранная кожа. Боль против гордости: я из последних сил сдерживаю рыдания. Боль оказывается сильнее.

— Правдоподобно играете, — смеется он.

Швыряет бумажник на землю, содержимое разлетается по асфальту. С водительского удостоверения на меня смотрит мое же лицо. От боли режет в глазах.

— Я лечащий врач вашей дочери. Она предвидит стихийные бедствия. Бетани предсказала Стамбул.

Преподобный не отвечает, однако его напряженная поза говорит, что он обдумывает услышанное.

— Можете вы это объяснить, мистер Кролл?

— Я-то могу. — По его лицу пробегает тень какого-то чувства. Страха, презрения? И того и другого? — Да только дьявол объяснит вам лучше. Бетани — его подопечная.

— Она ваша дочь.

— Была. Каждый божий день я молюсь о спасении ее души. Вас водят за нос, мисс Фокс. А вы этого даже не видите.

К тому времени, когда я выхожу из столбняка и с трудом забираюсь в свое кресло, рядом уже никого нет. Пока я ползла по асфальту, преподобный вернулся в церковь и закрыл дверь.

Глотая слезы и пытаясь придумать, как рассказать о случившемся, чтобы прозвучало не слишком нелепо, звоню Фрейзеру Мелвилю из машины. Физик не отвечает. Включаю радио. Новости из Турции: истории чудесных спасений, трогательных воссоединений, трагических ошибок. Уже вспыхнули эпидемии, гуманитарная помощь задерживается. Веду машину, стараясь не думать.

Фрейзер Мелвиль ждет меня дома — с бутылкой шампанского и несчастной, бледной улыбкой.

— За мою загубленную репутацию, — объявляет он.

Чокаемся. Потом он промывает царапины на моей руке. Мы оба в отчаянии, каждый по своим причинам.

— Разослал и-мейлы?

— С упором на четыре следующих происшествия, поскольку предыдущие уже произошли, а с последней записью мы так и не разобрались. Представил их как гипотезы человека, на чьем счету уже есть сбывшиеся прогнозы. Описал все как можно нейтральнее и задал вопрос о статистической вероятности того, что события произойдут в указанные даты. Мелине я отправил еще пару «лунных пейзажей» Бетани. У одного из ее бывших сослуживцев есть выход на Хэриша Модака.

Говорю, что горжусь им. Впрочем, по его виду ясно: теперь, когда кнопка «отправить» нажата, его грызут сомнения.

— Ты уверен, что эти люди серьезно отнесутся к твоим… гипотезам?

— Кто-то, может, и нет. Мелина, например. И все же я рассчитываю, что она не отмахнется от моей просьбы. А если знакомый Мелины воспримет информацию серьезно и передаст ее дальше, то, возможно, рискнет и Хэриш Модак. Из чистого любопытства. Для этого он достаточно независим.

— Я читала его статью. Впечатляет, хотя мне и захотелось казнить гонца.

— В чем-то он продолжатель идей Лавлока. Не во всем. Емуплевать на мнение академических кругов, и он очень влиятельная фигура.

— И что теперь?

Допьем бутылку, и расскажешь о Леонарде Кролле.

На следующее утро мой босс переходит сразу к сути. Ему позвонил отец Бетани. Позвонил с «обоснованной жалобой». Сказать мне нечего, поэтому я молчу.

— Будете отрицать?

— Он перевернул мое кресло, — слабо оправдываюсь я.

— Да. Он говорил. Просил его извинить. И тем не менее вашего поступка это не отменяет.