Коста Канделаки - Рецидив жизни

Правда, на север от города был построен еще один лагерь, специально для рецидивистов. Может быть, она попала туда.

- Я должен найти ее, - говорю я.

- Где? - безнадежно разводит руками Анна.

- Я должен! - повторяю я.

Она пожимает плечами, а по щекам ее скатываются две слезинки.

Дверь нашей квартиры приоткрывается, в образовавшуюся щель высовывается голова отцовой пассии; увидев, что мы еще не ушли, она морщится и исчезает. Дверь захлопывается, окончательно отрезая меня от мира прошлого...

Я знал, что отношения у мамы с отцом со временем все более и более отдалялись от идеала, но чтобы он поступил вот так...

- Она в лагере? - спрашивает Анна.

- Ну а где же еще!

- Ты не сможешь ее там найти.

- Да. Но можно сделать запрос. Даже в этой стране вечного бардака все равно должен вестись какой-то учет.

- Но забрать ее ты не сможешь.

Я и сам это знаю. Даже если найти человека, который возьмется сделать для одного мертвеца запрос о другом, дождаться ответа, и даже если в ответе будет что-то конкретное, дальше этого все равно дело не пойдет. Отдать маму могут только отцу, но ему-то она как раз и не нужна. А других близких родственников, кроме меня, у нее нет. И я никогда ее больше не увижу...

Мы выходим на улицу, останавливаемся у скамейки. Я киваю на первый подъезд, вопросительно смотрю на Анну. Она качает головой: нет.

Молодец! Сильная девочка!

- Куда мы теперь? - спрашивает она.

- На кладбище! - зло пишу я.

Нет, ну а что она, в самом деле, все «куда» да «зачем»... Если б я знал!

- Прости, - я провожу по ее волосам. - Если ты со мной, то мы сейчас зайдем еще в одно место. А потом вернемся на дачу, если ты не против. И будем жить там, день за днем, без сна и еды, медленно сходя с ума... Как думаешь, мертвец может сойти с ума?

- Думаю, может, - кивает она. - Ну, пока не попробуешь, все равно не узнаешь... А куда мы зайдем?

- Хочу наведаться на место своей смерти, - улыбаюсь я. - Ностальгия, наверное.

Я нисколько не сомневаюсь, что дашкин муж в тюрьме, но я, собственно, и не ради него хочу пойти к их квартире. Если Дашка даже и принимала иммунорм, то она тоже сейчас в лагере, надеяться застать ее, мертвую, дома – глупость. Всё это я понимаю. Но меня просто тянет туда. Наверное, я скоро сдохну по-настоящему, ведь перед близкой смертью людей нередко тянет по некогда любимым местам.

- Это не ностальгия, - качает головой Анна. - Это другое. Это - вечная мужская тяга к поиску приключений на разные части тела.

- Пусть так, - соглашаюсь я. - Ты со мной?

- С тобой. Без меня ты сойдешь с ума на даче не так быстро, - смеется она.

Менты останавливают нас на Лазо, за пару минут до того, как мы свернули бы на Гоголя и уже не встретились бы им.

- Молодые люди! - окликает нас один, выходя из «уазика». - Можно вас на минуточку?

Вот и все. Наше путешествие окончено. Сойти с ума на даче нам не грозит. Нас ждет лагерь, и, конечно же, расплата за побег и убийство. Страшная расплата, без сомнения. Наверное, лучше нарваться на пулю сейчас, чем попасть в руки тому прапору.

Но менты – не солдаты; у них пулю выпросить сложнее, они, как-никак, под законом ходят. Холодный разум, чистые руки и все такое...

Мент обходит машину и направляется к нам; за ним вылезает напарник, поправляя автомат, и останавливается, озирая нас цепким взглядом.

- Можно полубоваться на ваши докуме..? - начинает подходящий к нам мент и не договаривает, останавливается в двух метрах.

- Ба! - произносит он. - Слышь, Костян, да это зомбаки!

- Ага, я уже просёк, - отвечает автоматчик.

- И что мы теперь с ними делать будем?

- Да похуй, - равнодушно отзывается Костян. - Как скажешь.

- Ну что, в кандей их? - предлагает первый.

- Нахуй они нужны! - приоткрывает свою дверь водитель. - Я эту вонь не повезу! Машину ты будешь мыть?! Вызывай труповозку и сдавай.

- Труповозку заебемся ждать сейчас, - зевает Костян. - Может, пусть пиздуют?

На лице стоящего напротив нас отражается внутренняя борьба.

Ну, давай, оборотень, садись в свою машину и валите отсюда. У вас есть дела поважнее, чем возиться с двумя трупами! Нам нельзя обратно в лагерь...

- Не, - произносит оборотень после минутного раздумья. - Чего там, вчера, за ориентировку давали по зомбакам?

- Да хэз э, - отзывается автоматчик. - Я не помню. Что-то типа побега было, из лагеря.

Если бы у меня была кровь, я бы почувствовал сейчас, как она похолодела. Но я не чувствую ничего, кроме безнадежной тоски и усталости. И мне жалку Аню.

- Но там девки, вроде, не было, - добавляет Костян.

- Да не, была как раз, - возражает первый.

- Серый, - вмешивается водитель, - оно тебе надо, а? Под конец смены? Если сейчас повезем их, сам прикинь: пока оформим, пока сдадимся, пока ты машину помоешь... Никакого навара, один головняк.

Мой тезка-оборотень задумчиво смотрит на нас, поигрывая желваками.

- А может это..? - обращается он к напарникам. - На карьер? Постреляем, а?

- С тридцати метров! - оживляется автоматчик. - А чего, можно!

- Я не повезу, - качает головой водитель. - Да и конец смены уже. Заебало все.

И тут с Гоголя выруливает автозак. Я узн а ю этот тип машин в любых обстоятельствах и легко отличу его от хлебовозки, от мебельного фургона, от рыночного развозчика – от чего угодно. За последние месяцы я наездил в автозаках столько, что изучил их вдоль и поперек.

- О! - радуется мент-водитель. - Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет на хуй!

Менты машут руками, останавливают машину, за рулем которой сидит солдат с нашивками ефрейтора, и о чем-то долго переговариваются с сидящим рядом с шофером прапорщиком.

- Ну, чего там? - спрашивает водитель у вернувшегося автоматчика.

- Да все заебись! - радостно отвечает тот. - Лагерные с грузом из комендатуры едут.

- Э, трупаки! - кричит он нам. - Рванули к автозаку!

- Повезло! - улыбается водитель, явно довольный тем, что не придется под конец смены возиться с нами.

Мы забираемся в фургон, где уже сидят на скамье четверо наших собратьев по несчастью. Когда за нами с громким лязгом закрывается дверь, я не сажусь на скамью. Я объясняю Анне, что м е ста в машине достаточно, поэтому нам лучше лечь на пол – ведь неизвестно, сколько придется ехать.

Я ложусь на тряский пол и закрываю глаза. Мне не охота разговаривать и я не обращаю внимания на девушку, которая тянет и тянет меня за руку.

Как ни странно, я чувствую огромное облечение. Оттого, что к нам, наконец, вернулась определенность. Оттого, что не нужно больше задавать себе эти бесконечные вопросы «Зачем?» и «Куда?» и искать на них ответы.

Этот наш глупый побег и все последующие никчемные метания были совершенно лишены смысла и перспективы. Я только зря погубил жизнь солдата, который хоть и был мразью, но, в конце концов, всего лишь делал свою работу. Я убил двух рецидивистов, которые меня об этом не просили, хотя и думаю, что сделал для них благое дело. Все это было напрасно и бессмысленно. Наше место – в лагере, если уж дьявол или бог не захотел, чтобы мы спокойно лежали на кладбище и никому не мешали. В лагере не нужно отвечать на вопросы, не нужно думать, а главное – нет никакой реальной или надуманной цели, ради которой ты начинаешь совершать дурацкие необдуманные поступки.