Геннадий Семенихин - Лунный вариант

— Товарищи и друзья! — тише, чем ему показалось, заговорил Алексей. — Когда моя мать рожала меня на свет, она, вероятно, не думала, что я стану космонавтом и мне доверят пилотировать первый космический корабль, направляющийся к Луне. Она мечтала лишь о том, чтобы я стал существом, достойным высокого имени человек. Если мне доверили это задание, то человеком я, видимо, стал и мечта моей матери сбылась. Это первое, что я хотел сказать. Сегодня меня, сына России, весь советский народ провожает в далекий и трудный путь. Я говорю далекий и трудный, потому что никто из вас иначе не назовет этот полет. И я даю клятву перед Родиной-матерью, нашей партией и всем советским народом, что выйду на окололунную орбиту, какие бы испытания ни встретились на космическом маршруте!

Последние его слова потонули в криках «ура», раздавшихся внизу на цементной площадке у самого основания пусковой вышки.

— Алеша, давай в кабину. Пора, — негромко позвал Станислав Леонидович. Вместе с техником он аккуратно навинтил на скафандр гермошлем, предварительно расцеловавшись с Гореловым. Два молодых техника помогли ему занять место в низком пилотском кресле и пристегнуться ремнями. Потом они задраили тяжелые люковые двери, и он остался один, с удивлением, словно впервые, разглядывая залитую мягким ласкающим светом кабину «Зари».

Томительно долго тянулось предстартовое время. Несколько раз с ним вступали в переговоры с командного пункта космодрома то Гагарин, то генерал Мочалов, то Тимофей Тимофеевич. Они задавали вопросы и получали на них односложные ответы. Разговаривающие были очень корректными, только Тимофей Тимофеевич однажды сердито заметил:

— Пульс, молодой человек, пульс! Это не годится. Вы же еще на Земле!

Алексей поймал себя на мысли, что действительно волнуется, и виновато ответил:

— Я не буду больше, Тимофей Тимофеевич. Вас понял.

— То-то, — добродушно рассмеялся конструктор. — Иначе в угол поставлю.

Пульс вошел в норму — генерал Мочалов передал Алексею, что уже шестьдесят пять в минуту.

— Так и около Селены держите, — пошутил он ободряюще.

Дали десятиминутную предстартовую готовность, потом пятиминутную и, наконец, последнюю, минутную. Стрелка на часах, вмонтированных в пластмассовую приборную панель, побежала, как показалось Алексею, очень быстро. Он и представить себе не мог, что сейчас делалось на командном пункте. Операторы замерли у экранов пусковой установки, делая последние отсчеты, а стрелка неумолимо ползла к жирной красной отметке, и только голос Тимофея Тимофеевича, каменно-злой, эхом грохотал в большой светлой комнате:

— Первый!

— Готово.

— Второй!

— Готово.

— Шестой!

— Готово.

— Пуск!

Нет, это не шквальный пустынный ветер загудел внизу у самого основания огромной серебристой ракеты. Это белое пламя забушевало у подножья пусковой установки. Столбы дыма смешались и весело заплясали над землей, а белое пламя с легким коротким хлопком рванулось вверх. И на глазах у всех находившихся на космодроме, от главного конструктора до часового на пропускном пункте, серебристая ракета вдруг ожила и медленно-медленно отделилась от стартовой установки, волоча за собою пульсирующий фонтанчик пламени, и стала набирать высоту. Даже не верилось, что так медленно уходит в небо ракета, направленная к Луне. Тяжело и неохотно расставалась она с Землей. Но прошли секунды, и ракета исчезла из глаз, все быстрее и быстрее вспарывая синеву атмосферы.

Алексей даже не сразу почувствовал, что он уже в полете. А потом стали быстро расти перегрузки. Ясно и четко услышал он знакомый голос конструктора, будто Тимофей Тимофеевич находился не там, на Земле, от которой «Заря» уже успела удалиться километров на сто, а стоял здесь, в кабине, у самого кресла:

— Ничего, ничего, вы полюбуйтесь на этого эпикурейца. Молодцом пошел. Пульс восемьдесят. В плотных слоях атмосферы это ведь прекрасно! Как чувствуете себя, «Кристалл»? — впервые окликнул он его по позывному.

— В плотных слоях атмосферы чувствую себя отлично, — медленно и спокойно отозвался Алексей, как привык отзываться, когда надо было отвечать на запросы Земли, а он находился в воздухе, в кабине сверхзвукового реактивного истребителя.

Позднее, уже на орбите, пришло состояние невесомости. Это было на первых порах ново и необычно. Как только Горелов отвязался от кресла и шагнул в узкое пространство кабины, он тотчас же очутился вниз головой над полом. Он дотронулся до твердого простенка между приборной доской и задраенным окном иллюминатора и сразу же вернул себе прежнее положение. Очевидно, в это время кабина была на контрольном экране, потому что голос генерала Мочалова немедленно приказал:

— Не увлекайтесь плаванием в невесомости! Привяжитесь к креслу. Через двадцать минут перейдете с орбиты на гиперболическую кривую.

Как все-таки хорошо было на орбите! Голоса «оттуда», с космодрома, были громкими, моря и континенты родной планеты светились ободряющим разноцветьем. А потом «Заря» взмыла вверх и понесла его на большой скорости к Луне, утратившей свой желтый цвет и ставшей на какое-то время черной и угрюмой.

Алексей открыл тяжелые веки и вздохнул. Никаких перегрузок он не ощущал, только во рту было немного сухо, да еще в ушах навязчиво раздавался тот же однообразный мотив: «дон-дон-дон», появившийся примерно на высоте в тридцать тысяч километров. Он приоткрыл забрало гермошлема и, сняв со стены баллон с минеральной водой, сунул в рот наконечник-пистолет. Без этого пистолета нельзя было обходиться в полете. Капли воды в невесомости тотчас же превратились бы в белые шарики и стали летать по кабине, обливая приборы. Утолив жажду, Горелов повесил баллончик на место.

Неприятное, почти режущее состояние одиночества рождало десятки сомнений. «В чем дело? Почему меня не вызывают с Земли? — думал с опаской Горелов. — Может, вышли из строя батареи электропитания? Нет. Тогда бы погас свет и перестал работать «глобус». Он не успел найти предположительного ответа на эти вопросы — замигали на стенде сигнальные лампочки.

— Я — Земля, — раздался не то чтобы невнятный, но уже безнадежно далекий голос. — Подтвердите удовлетворительность самочувствия и готовность продолжать полет. Прием.

— Я — «Кристалл», — ответил Горелов, с нажимом выговаривая два «л», — чувствую себя отменно.

— Что бы вы хотели передать своим соотечественникам?

— Сердечный привет и то, что задание будет выполнено в полном объеме. — Он поглядел на стрелки часов и, ободренный этим общением с Землей, улыбнулся: — Мои земляки пусть поступают, как хотят, а я ложусь спать, чтобы не нарушать распорядок.

Радиосвязь прервалась, а он и на самом деле попытался заснуть. Но сон был хрупок, проваливался, как тонкий ледок под ногами переходящего реку. Сначала приснился Верхневолжск в белой кипени весеннего вишневого цветения. Потом он увидел трех человек в белых скафандрах. Они стояли без гермошлемов на фоне пусковой вышки. Но это была вовсе не та вышка, со стапелей которой взлетал Алексей. Кто же это такие? Ах, да! Это же американские космонавты Гриссом, Уайт и Чаффи, совсем такие, какими он их видел на последней фотографии в их жизни. Едва успев выполнить просьбу фоторепортера, они сели в корабль «Аполло» и сгорели на тренировке от взрыва. Кажется, было так в недалеком прошлом? Но почему же они стоят и шевелятся? Ветер лохматит волосы самому молодому из них — Чаффи. Один Гриссом, широколицый и загорелый, скосив глаза, сурово смотрит на него: «Ты прав, старик, — говорит он Горелову. — Мы действительно сгорели на Земле во время тренировки. Одна небольшая искра — и кабина, наполненная чистым кислородом, к чертям разлетелась. А мы тоже мечтали о Луне. А ты не боишься, что взорвешься на своем маршруте?» Мягкое лицо молодого Чаффи озаряется дружелюбной улыбкой, и он перебивает своего командира: «Постой, Вирджилл. Разве ты не видищь, что это настоящий парень? Он обязательно дойдет по тому маршруту, о котором мечтали и мы!» — «Если бы не взрыв», — горько вздыхает Гриссом.