Макс Сысоев - Странники

Когда Вельда длинным ногтём указательного пальца постучалась в дверь, нам отворил коренастый мужик с бородой и идеально круглым лицом и глазами. Он ссутулился и посторонился, пропуская нас в прихожую, рассмеялся, показавшись самому себе похожим на старинного лакея, и крикнул Фёдора.

Фёдор явился сразу же. Он оказался красивым, хотя и далеко немолодым человеком с длинными, вьющимися русыми волосами; пальцы его были унизаны серебряными и железными кольцами и перстнями. Принял он нас хорошо: отвёл тотчас на кухню, усадил за стол, зажёг свечи и поставил перед нами много еды. Доброта его, тем не менее, была специфической; он не скрывал этого и с первых же слов отрекомендовался мне эльфоманом. Он почитал культуру эльфов, их быт, их традиции и историю. И, ясное дело, Фёдор боготворил самих эльфов. Будь Вельда обычной человеческой девушкой, он кинул бы нам чёрствую корку хлеба и прогнал бы прочь — так, во всяком случае, я понял намёки, наполнявшие его приветственные речи.

Восторг, охвативший Фёдора при виде Вельды, исчез почти в самом начале нашего ужина — когда он спросил её про клан.

— Клана больше нет, — ответила она ему.

Фёдор замолчал, и никто из нас троих не начинал разговора ещё долгое время, да и к еде мы притрагивались лишь постольку поскольку. Я сидел и гадал, хорошо ли он и Вельда знают друг друга, и не понимают ли они через это молчание больше, чем я. Подозрительность всколыхнулась во мне, но я вспомнил, что Фёдор, несмотря на эльфоманию, не открыл Вельде секрета заколдованной дороги к своему дому, а это что-то да означало.

Фёдор спросил:

— Как это произошло?

— Что мне вам ответить? — Вельда подняла на него взгляд. Она не хотела говорить о случившемся. Мне она тоже ничего не рассказывала — а я и не спрашивал.

— Действительно... — пробормотал Фёдор. — Ну что ж... Завтра расскажешь, если захочешь. Спать вам, боюсь, придётся на чердаке — но уж не обессудьте: гостей полный дом набился.

— Я люблю чердак, — сказала Вельда. — Пойду, если вы не возражаете.

— Благодарю за ужин, — добавил я, чувствуя некоторую неловкость, поскольку теперь уже отчётливо видел: Фёдору неприятен факт моего присутствия в доме.

— Подожди, — остановил он. — Я хочу с тобой поговорить.

— Со мной? — не понял я.

— Да-да. А ты иди, Вельда, иди.

Мы с Вельдой застыли на пороге кухни.

— Найдёшь меня? — шёпотом спросила она. Я кивнул, улыбнулся и, притворив за ней кухонную дверь, вернулся за стол, посмотрел за окно, в котором отражались освещавшие кухню свечи и за которым шумели на ветру невидимые в вечерней мгле ёлки. Фёдор достал из шкафа водку, налил рюмку мне, рюмку себе и спросил в упор:

— Ты кто такой? Я вижу за тобой чертовски длинную тень.

— Это гарольдов плащ, — сказал я и, выпив рюмку, заел котлетой. Фёдор потёр щетину на подбородке и сказал полувсерьёз:

— Смотрится жутковато. Это ты спас Вельду? Я вижу. Вижу по твоей длинной тени.

Он был хорошим колдуном.

— Я спас её, — подтвердил я. — Я и моя подруга. Но выглядело это совсем не по-геройски.

— Не важно, — отрезал Фёдор. — Ты спас жизнь эльфу, а как — это ерунда. Но тень твоя мне не нравится. Знаешь, что мне кажется... — он опять порылся в шкафу, достал оттуда пожелтевший рассыпающийся том энциклопедии по анатомии и положил на стол передо мною. — Мне кажется, ты старше этой книги.

— Вам не кажется, — ответил я, приподнял кончиком мизинца обложку энциклопедии и увидел год издания — 2017.

Мы выпили по второй.

— Что ж... — подумал вслух Фёдор и посмотрел на меня прищуренным глазом — так, как художники смотрят на объект, достойный быть запечатлённым на холсте. — Я рад, что спутник Вельды такой необычный человек, а не серая посредственность, которая будет мучить её своим духовным убожеством, и которую она, в силу природного благородства, не сможет сразу от себя прогнать. Вижу, тебе есть чем с ней поделиться.

Он налил по третьей, но пить пока не стал.

— Понимаешь ли, — сказал он, — эльфы — они выше нас.

— Так точно, — отчеканил я.

— Не-ет, — Фёдор поводил указательным пальцем, — ты не понимаешь.

Очевидно, так оно и было, и потому я приготовился слушать. Я знал, что Фёдор будет учить меня жизни и попытается копаться в моей душе; у меня иногда получалось выходить из подобных ситуаций так, чтобы не обидеть собеседника и не уронить собственного достоинства, но в этот раз я решил ничего не предпринимать. Во-первых, Фёдор предоставил нам ночлег, и поступок сей в некотором роде давал ему право потолковать со мною о том о сём. А во-вторых — и это главное, — я действительно чувствовал, что не понимаю, кто такие эльфы, кто такая Вельда, — и не пытался скрыть от себя факт непонимания. Так что Фёдор, уча жить, как ни удивительно, мог сообщить полезную информацию.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Скажи мне, странный человек, ты когда-нибудь задумывался, насколько сильно мышление зависит от физиологии? Наверняка ведь не задумывался. У эльфов физиология совсем не такая, как у нас, ты понимаешь это? У них другая логика, другие рефлексы, совсем другое восприятие. Ты отдаёшь себе в этом отчёт?

Я со смирением ответил, что отдаю, и робко заметил, что, какая бы у кого физиология ни была, логика у всех одна и та же, и любой, кто родился на нашей планете, умеет отличать верх от низа, а раз так, то с ним и договориться можно — при желании.

— А есть у тебя желание? — осведомился Фёдор.

— Желание? — я наморщил лоб. — Хоть отбавляй.

— Интересно, какова природа этого желания... — пробормотал Фёдор каким-то на редкость оскорбительным тоном. — Впрочем, долго гадать тут не нужно. Поскольку эльфы — следующая ступень эволюции по отношению к людям, то вполне естественно, что любому из нас очень хотелось бы обогатить генофонд человечества эльфийской ДНК. Но тут необходимо себя сдерживать. Эльфы живут гораздо дольше людей и практически не стареют. Поэтому им не надо размножаться в таком количестве, в каком плодимся мы, люди. Как следствие — у них практически отсутствует половое влечение.

— Послушайте, Фёдор, — не выдержал я, — позвольте мне самому разобраться, у кого какое влечение!

Фёдор отшатнулся, словно не ожидая, что его слова могли быть расценены как вмешательство в чью-то личную жизнь. Он растерялся, и стало понятно: он не грубиян, не толстокожий кретин — он учёный, антрополог (или, если быть точным, эльфолог), который оседлал любимого конька и говорил не обо мне и Вельде, а об абстрактных людях и абстрактных эльфах, и даже в мыслях не посмел бы кого-либо обидеть. Он испросил прощения, пожал мне руку, выпил со мною третью рюмку, и налёт мрачности испарился с его лица. Он продолжил, одновременно и осторожнее, и непринуждённее: