Макс Сысоев - Странники

Над нами раздался мощный и глубокий взрыв. Ближе к верхушке небоскрёба возник огненный фонтан, и верхняя часть здания, медленно накренившись, стала оседать в одну сторону, а нижняя — в другую, прямо в пруд. Старый бетон рассып а лся, и небоскрёб не падал, а словно бы складывался, как домик из домино. Антон бросился на землю и повалил меня; мы уткнули головы в траву. Хоть мы и находились на более чем почтительном расстоянии от пожара, на нас обрушилось цунами горячего воздуха и пара, падали камни, что-то обожгло мне ногу.

Потом, когда наступило завтра, и пожар, благодаря тому что лес промочили многомесячные дожди, утих, я стал размышлять о причинах взрыва. Антон сказал мне, что, очевидно, у кого-то в квартире «на чёрный день» был припасён ящик-другой динамита или чего поинтереснее. В этом военном мире в любом доме можно было найти сюрприз, который только и ждал, что придут дураки и подожгут фитиль.

Но тогда я об этом не думал. Я был всецело поглощён персональным концом света.

Убежище нашего клана находилось в полуподвальном помещении бывшего цветочного склада, затерянного в лабиринте покосившихся гаражей и крепких клёнов и рябин. Помещение его разделяла надвое фанерная перегородка, с одной стороны которой находилась мужская половина, а с другой, дальней от входа, — женская. Вдоль обитых деревом стен убежища стояли деревянные и пластиковые этажерки, забитые всевозможными коробками, кастрюлями, горшками и книгами. Посреди мужской половины на пол были набиты почерневшие листы железа, обложенные по краям кирпичами, — очаг. Дым от него поглощал светящиеся голубые шары, висевшие под потолком и выполнявшие одновременно и функцию люстр. Вокруг очага на дощатом полу лежали картонки, матрасы и кучи не очень чистой одеждой на все сезоны. Над матрасами, привязанные к потолочным балкам, висели гамаки. В убежище ничем не пахло: все запахи или впитывались тем же голубым шаром, или уносились сквозняком, влетавшим с «улицы».

Днём здесь бывало пусто, все расходились по делам, и оставалась лишь пара дежурных, назначавшихся поочерёдно, чтобы готовить обед и делать уборку. Два раза этот жребий выпадал нам с Антоном; мы варили похлёбку, подметали пол, стирали со стен следы грязных пальцев и мыли посуду в большом озере за железной дорогой, — в том, которое в моё время было грязным болотом.

Вечером все пятнадцать Учеников и их Учитель обыкновенно собирались у очага, и становилось очень уютно. На улице стоял сентябрь, хотелось спать, и мы чувствовали, что живём в таком медвежьем углу, который глуше самой далёкой деревни, что мы сидим у огня в конце времён, после Страшного Суда и Второго Пришествия, что мы словно греемся и разговариваем на краю Вселенной, и по правую руку от нас кончаются звёзды, а по левую уже начинается предвечная тьма.

Ночью становилось страшно. Всего. Город был набит трупами, и я вспоминал это. Вспоминал, как по собственной воле брал в руки череп а и заглядывал в пустые глазницы. Как шёл по лужайке и споткнулся, и оказалось, что мои ботинки зацепили торчавшие из земли человеческие рёбра. Ночью мне чудилось, будто тогда мертвец высунул кости на поверхность специально, чтобы схватить меня. Мерещились призраки, волки, две длинные старческие руки, тянущиеся за мной с Зоны. А когда сквозняк колыхал брезент у входа, я понимал, что кроме нечистой силы есть на свете и материальные скоты, которым ничего не стоит зайти в убежище с автоматами и перестрелять всех нас просто так, ради кровавого веселья. Больше нет ни законов, ни полиции. Я один среди чужих и сам себе чужд. Когда я осознал, что перемещение во времени это не сон, моя прошлая жизнь поблекла и окуталась туманом. Я-настоящий, жаривший грибы под магическими шарами, выбивающий на обелисках руны, поджигающий небоскрёбы и философствующий на руинах с мудрецами, — этот человек не имел ни малейшей связи с тем Я, который жил в 2005-ом году в маленькой квартирке и тщетно искал в трещинах на потолке выход. Да и тот Я не был мне родным.

Мой страх нарастал. Он давно хотел, чтоб я поджёг небоскрёб, и в пожаре сгорела моя связь с Безмятежностью. Преступление было совершено, и страху больше не надо было ждать полуночи, чтобы воцариться в душе. Уже под вечер, когда Ученики рассаживались вокруг костра, парни и девушки улыбались друг другу, я смотрел на них и боялся. Кто я для них? Что мешает им вышвырнуть меня в ночь?

Мало того, что я не ценил ни благородства, ни гостеприимства, — я ещё и напакостил этим людям, исподтишка, как подобает настоящим ничтожествам. Я, едва войдя к ним в дом, стал издеваться над их трудами. С содроганием воспроизводил я в памяти ночь пожара. Небоскрёб горит, деревья умирают, тучи дыма и пепла улетают в и без того загаженную атмосферу, а драгоценный воздух сгорает. Теперь Ученики имели право предать меня анафеме, изгнать, убить.

Что значил мой поступок? Зачем я устроил пожар? Месть? — Кому мстить, если все умерли? Веселье? — Да какое там было веселье?!

Я не мог отрицать, что это было безумие. Я не способен контролировать себя, и небоскрёб стал лишним тому доказательством. Мудрая Света знала: я не такой добрый, каким кажусь. И кто-то проник вместе со мной в Безмятежность; он смертельно опасен.

Мне очень нужно с кем-то поговорить. В XXI веке не было человека, которому я мог бы открыть душу. А в XXII?

Вопрос, одинаковые люди во все эпохи или разные, перестал быть для меня отвлечённо-философским. Изменилась ли человеческая природа от применения ядерного оружия? Действительно ли настало время говорить правду? Если да — я расскажу обо всём Свете, и она не будет меня презирать. А коли нет — то прощай... Коли нет, значит правду нельзя говорить никогда.

— Зачем вы это сделали? — спрашивал Учитель. — Не молчи.

Я сидел на корточках, смотрел в лужу и видел в воде смутные контуры вытянутого небритого лица и спутанных длинных волос, отражение серебряной серьги, подаренной Антоном, и собственной беспросветной тупости. Так выглядела преисподняя снаружи. А внутри стоял я. Только я. Один.

— Я не знаю... Можете сделать со мной что хотите.

— Я и делаю. Спрашиваю, вот, зачем ты это сделал.

Я встал и заходил из стороны в сторону.

— Говорю же, не знаю! Сначала я хотел отомстить богачам... потом вспомнил детство... В детстве я хотел поджечь свой дом.

— Зачем?

— Не знаю... В нём жили наглые и самоуверенные люди, которые считали, что все им должны, что мир устроен справедливо, и они всегда получат по заслугам... Меня так тошнило от этого, что жить не хотелось. Я думал, что смогу их проучить... вправить кому-то мозги... Но это, конечно, не имеет отношения к небоскрёбу. Мне кажется, я спятил. Делайте со мной что хотите.