Станислав Гагарин - Вечный Жид

Добро пожаловать в Сказочную страну Фантазию щедрого волшебника Папы Стива!

— Канис мортус нон мордет, — сказал, наставительно подняв указательный палец, основной е г о инструктор-опекун. — Мертвая собака не кусается. Ферштеен?

Была у него, наставника, привычка — лепить словечки и целые фразы, заимствованные в живых и мертвых языках.

То по латыни бабахнет, то спросит «а н д е с т е н д?» или каким-нибудь неприличным х а у д у ю д у ошарашит, а чаще х у и з х у полоснет, не говоря уже про ф а к ю или ф а к е м а з е р, а порой и гомеровским гекзаметром ахнет, про некую э к з е г е з у намекнет… Словом, жаловал опекун разноязычные вкрапления в устную речь, хотя ни одного л э н г а толком не знал, окромя расейского да матерного.

Опекунов у спецвоспитанника было до хрена и больше, но именно сей л и н г в и с т подвизался в ранге симбиоза денщика и дядьки, был одновременно и Савельичем, и Вергилием — проводником по необычным кругам особого мира специальной, террористической подготовки.

— Поэтому кусачую собачку лучше стрелять в голову, там где серое вещество хранится, — продолжал дядька Вергилий, который ученику назвался Гаврилой Минычем, и никто из общавшихся с ним людей в так называемой педгруппе — педагогической, в смысле, не путать с г о м о п е д а м и! — не знал, как на самом деле зовут внешне Добродушного и покладистого профессионала-убийцу.

— Вообще, ш м а л я т ь надобно только по к у м п о л у, май френд, — объяснил Гаврила Миныч. — В груди Мослов навалом, о ребра можешь пулю повредить, рикошет, опять же… Да и сердчишки ныне доктора-маэстры штопать научились. А ц е р е б р у м слегка лишь свинцом стронешь — клиент и окачурится не отходя от кассы. Так-то, брат Первый.

Имени собственного он так и не узнал и, впрочем, не особенно к этому стремился. Однажды спросил у лечащего врача, который пользовал его в лесном медицинском домике на одну персону, там его выхаживали после катастрофы, вернется ли к нему память.

— Вам это необходимо? — вопросом на вопрос ответил врач-недоросток, карлик не карлик, но сто сорок сантиметров — не рост для мужчины.

Тогда Первый неопределенно пожал плечами.

— Не знаю, — сказал он.

— И хорошо, — оживился врач, — легче начинать новую жизнь. Тем более, вы действительно — Первый. Второго, подобного вам не будет.

На том и порешили. И Первый больше не вспоминал об этом, его перебросили на спецобъект, где у него появился Гаврила Миныч с полудюжиной других полунаставников-полуслуг, они берегли его покой, предвосхищали любое желание, обучали премудростям терроризма и, стерегли, разумеется, его самого.

Первый о последнем обстоятельстве догадывался но значения не придавал, ведь сие не мешало ему тщательно и аккуратно готовиться к Миссии.

И если Гаврила Миныч, обучая Первого изощренным приемам убийства, занимался и подпиткой идеологического начала потерявшего память подопечного на бытовом, так сказать, уровне, то теоретиком духовной подготовки спецсубъекта был экс-преподаватель научного коммунизма из ВПШ — Высшей партийной школы, кандидат философских наук, сорокалетний, брызгающий вокруг жизненной энергией мо́лодец, некто Семен Аркадьевич Танович.

Во время о́но С. А. Танович, который хорошо знал, какое выражение дают его инициалы вместе с фамилией, и даже непринужденно бравировал этим — случайным? — обстоятельством, защитился по философским категориям Добра и Зла, что есть сил педалируя при этом: коммунизм, разумеется, изначально Добро, а капитализм, особенно высшая его стадия, стало быть, империализм, есть бяка и какашка.

С развертыванием гласности и плюрализма С. А. Танович не спешил особливо — митингово и истерично — пинать раненого льва, не бросился очертя голову в разгул д е м о к р а т и и, но тему разрабатывал, доказывая в новой ипостаси идеолога реформ и ускоренного движения к рынку, что Зло неизбежно, оно даже предпочтительнее для Сынов Божьих, и носители его, не местечкового и банального, а Вселенского Зла, особые, редкостные существа, коих человечество обязано превозносить в молитвах и холить в прямом и переносном смыслах.

Заметили Семена Аркадьевича довольно быстро. Устроили консультантом в особый НИИ, из образовавшихся уже в п е р е с т р о е ч н ы й период, получающих щедрые субсидии из-за океана. Конечно, по линии гуманитарной помощи, конечно, в порядке идеи развития теории приоритета общечеловеческих ценностей.

Одновременно пригласили Тановича в некое СП по оказанию услуг в области маркетинга и менеджмента, где после этапа тщательного присматриванья и приглядыванья к апологету Зла ему предложили читать интимно-приватные лекции по любимому предмету перед аудиторией, состоявшей из… одного человека.

Другими словами, превратился С. А. Танович в секретного преподавателя спецслужбы, свившей уютное гнездо — воспользуемся привычной метафорой славных лет застоя и волюнтаризма! — в самом сердце России.

Получку Тановичу определили в долларах, работа была не пыльной и приятной — развивать любимые идеи перед пусть и одним, но слушателем, да еще и таинственным к тому же…

Наш Первый завершал уже десяток подготовленных С. А. Тановичем б у р ш е й.

Лекции кандидата наук Первому нравились. В прошлой жизни, о которой смутно, на уровне неких внечувственных образов, вспоминалось, праведностью Первый не отличался, с признанной обществом этикой и моралью были у него серьезные конфликты.

Первый не знал их существа, но ощущал подсознательно, и потому слова Семена Аркадьевича о том, что и п а д ш и е с точки зрения человеческой нравственности существа представляют собой н е о б х о д и м у ю часть духовного мира, смутно согревали душу подопечного.

И когда С. А. Танович пафосно восклицал:

— Многие из тех, кто по-настоящему опускался на самое дно пропасти Зла, за всю жизнь не совершил ни одного д у р н о г о поступка!

Первый согласно кивал и испытывал неукротимое желание о п у с т и т ь с я тотчас же.

Вот и сегодня, когда Гаврила Миныч, сварив им кофе, Удалился восвояси — у м н ы х разговоров Миныч на дух не переносил, Семен Аркадьевич, отхлебнув душистый — бразильский нескафе! — напиток, душевно и наставительно сказал Первому:

— Помните, молодой человек, что великим можно быть и в Добре, и во Зле. Последняя ипостась даже более редкостна, более исключительна, нежели первая. Быть святым куда проще, нежели возвыситься до титула Великого Грешника.

Зло с большой буквы положительно по сравнению с теми мелкими пакостями — убийством, воровством, изнасилованием, садизмом и мазохизмом, казнокрадством, которые люди называют преступлениями или безнравственными поступками.

Истинный Грех — редкостное явление, событие уникальное. Стать настоящим грешником куда труднее, нежели святым. Покуситься на свершение Великого Зла — означает стать д е м о н о м, постигнуть истину, которая отнюдь не присуща простому смертному, превратиться, таким образом, в сверхчеловека.