Александр Кашанский - Антихрист

В глазах охранника застыло удивление, он не мог понять, почему не успел нажать на курок второй раз, ведь для этого нужно всего пять сотых секунды. Риикрой взял вожделенный пистолет и, обшарив карманы охранника, извлек из них две запасные обоймы. Кто-то из прохожих закричал. Но Риикрой не обращал на это никакого внимания. Он спокойно сел в автомобиль, развернулся и, стремительно набрав скорость, поехал к центру города. «А сейчас я выиграл. Будем считать, что немного лучше тренирован и обладаю к тому же превосходными качествами, столь необходимыми профессиональному агенту секретной службы. Но с этим автомобилем придется расстаться». Риикрой увидел станцию метро. Недолго думая, он остановил автомобиль на обочине, перемахнул через ограждение улицы и уже через минуту затерялся в потоке людей, входящих в метро.

«Пусть теперь попробуют меня тронуть, — ухмылялся Риикрой, — вряд ли хоть одна из двадцати пуль пролетит мимо цели. Я покину этот мир победителем». И действительно, заполучив орудие убийства, убийства на расстоянии, Риикрой почувствовал себя в относительной безопасности. «Конечно, неплохо бы было иметь помощников — собственных телохранителей или быть одним из группы, делающих одно дело. Но, с другой стороны, как я не люблю коллективов! Вот если бы у меня были друзья. Действительно, это был бы наилучший вариант, ведь друзьям не надо платить, они преданы, потому что любят тебя. Знать бы еще, что это такое — бескорыстная человеческая любовь. Никогда не мог понять, что это. Но это — воистину прекрасное чувство, потому что экономит кучу денег. Только как его добиться? А вот об этом стоило бы подумать, будь у меня побольше времени».

Риикрой спустился на эскалаторе вниз и выбрал станцию назначения — «Библиотека имени Ленина», потому что только на этой станции пересекалось сразу четыре линии метро. Он вошел в вагон поезда и пройдя в угол вагона стал так, чтобы ему было видно как можно больше людей. А людей в вагоне было много, было даже тесно. «Если и есть в людях что интересное, так это их удивительная потребность друг в друге. Смысл жизни для подавляющего большинства из них — это отразить себя в других каким угодно образом. И для меня это воистину всегда было удивительно. Творец, конечно же, совершенно умышленно лишил нас, духов, этой потребности начисто. Мы самодостаточны и скучны, с точки зрения людей, конечно. А люди… ох уж эти люди, — и Риикрой окинул вагон презрительно-высокомерным взглядом, — они, если не могут общаться друг с другом, начинают молиться. И молятся, кому попало… Лишь бы излить душу. Беспомощные, слабые, порочные существа! А что это я так разошелся, — поймал себя на слове Риикрой, — не потому ли, что я им завидую, ведь их жизнь много интереснее моего существования. Ай, Риикрой, как тебе хочется, чтобы тебя любили. Жаль, что это невозможно. А почему, собственно, невозможно, ведь у меня есть еще несколько часов? Не думаю, что Аллеин успеет сделать что-нибудь существенное у Ивана. Там от него уже ничего не зависит, впрочем, как и от меня…»

Поезд остановился на нужной станции, пора было выходить. «Так, давай-ка слегка изменим внешность, на всякий случай. Имею право». Риикрой зашел за колонну и тут же вышел голубоглазым блондином на десять сантиметров ниже ростом и уже не в пальто, а в теплой куртке. Но под курткой был спрятан тот же пистолет.

Риикрой вышел со станции, огляделся и решил, что ему надо просто побродить по городу. Теперь он был совершенно спокоен и ничего не боялся, потому что был вооружен и чувствовал за собой силу. У него уже появился некоторый опыт жизни среди людей, а кровавый список был связан с другой его внешностью. Побродив по городу, Риикрой вновь почувствовал неудовлетворенность тем, как он проводит время: «Время идет, а я слоняюсь без дела, будто срок моего пребывания здесь, в этом мире, не определен. Скоро придется улетать, а еще ничего такого, что бы оставило обо мне память среди людей, я не сделал и даже не представляю, как этого достичь». Так рассуждая, Риикрой вышел на какую-то площадь, заполненную народом. В центре площади была сооружена небольшая трибуна, на которой стояли человек пять мужчин с красными бантами на груди. Шел митинг. Риикрой огляделся. Большинство присутствующих были люди пожилого возраста. Они внимательно слушали то, что говорил оратор, и на их лицах был написан истинный интерес и сочувствие тому, что он говорил. Риикрой тоже стал слушать. Оратор в основном ругал правительство — за то, что оно разрушило великую страну и теперь распродает ее богатства полубандитам, полубизнесменам, разбогатевшим в результате неудачных, антинародных экономических реформ. Он говорил, что если честные люди не сплотятся вокруг его политической партии, страна вскоре превратится в сырьевой придаток развитых стран мира, а люди труда будут обречены на жалкое существование. «Ишь какой, — комментировал его выступление Риикрой, — сколько себя помню, а я присутствовал еще на похоронах фараона Хеопса, всегда было одно и то же: одни люди, менее совестливые и более энергичные, обогащались за счет других. За деньги и власть во все времена и у всех народов продается и страна, и чужая жизнь, если находится покупатель. Все дело в покупателе… Будто это для кого-то новость… Только душа не продается, и то, полагаю, только потому, что не принадлежит человеку. Здесь, стало быть, собрались более совестливые. В чем его главная идея все же? Неужели ничего нового со времен той русской революции?» Оратор говорил, что надо остановить антинародную приватизацию, поставить крупную промышленность под контроль государства и восстановить планирование. «Ясно, не давать заработать тем, кто способен сделать это за счет других, — сделал вывод Риикрой. — То есть уничтожить потенциальных покупателей. Совесть — не товар в правильном обществе. Это я много раз слышал. Первый раз — при мне, конечно, — об этом здорово говорил Фома Славянин, когда агитировал против иконоборцев. Каков был оратор! Странно, что его имя среди людей забыто. А сколько их было до него и после него — тех, которых и имен-то в истории не осталось. И все они говорили одно и то же. Все разделить и начать жизнь сначала — какая глупость. Будто может быть начало у человеческого порока. — Риикрой на минуту закрыл глаза, и перед его взором предстала огромная толпа людей — десятки тысяч, горящие костры и воспламененные верой и надеждой взоры, и голос человека, говорящего о равенстве, общем труде и Боге, любящем бедных и трудолюбивых. Риикрой открыл глаза… — Нет, этот по сравнению с Фомой — совсем не тянет. А не попросить ли мне слова? Если они разойдутся просто так, даже не побив окна богатых магазинов, — значит, они собирались зря, потому что большинство из них — люди преклонного возраста и следующего раза для них может просто не представиться. К тому же оратор явно выдохся. Надо дать этим людям почувствовать свою значимость. Как же без скандала там, где говорят о равенстве? Кто им объяснит это? Среди стоящих на трибуне пророков нет, все они обыкновенные, как это сейчас называется, политики. За ними люди вопреки голосу разума не пойдут, хотя… — Риикрой внимательно посмотрел на выражение лиц окружающих. — А ведь, судя по всему, они готовы бить витрины. А я тогда зачем здесь?» И Риикрой стал проталкиваться к трибуне.