София Кульбицкая - Каникулы совести

Только тут я заметил, что ведь и охранники его не накрашены — зато их красивые, мощные челюсти заросли трёхдневной щетиной. Такой поворот мировых модных тенденций пришёлся мне по нутру. Может быть, поэтому я действительно перестал «дуться», пригласил его на кухню и даже налил жасминового чаю в любимую гостевую чашку с выщербленным краем — красную в белый горох.

За чаем он и объяснил мне истинную причину своего визита. Оказывается, он пришёл предложить мне совместный проект («Да-да, Анатолий Витальевич, не удивляйтесь!»). Вишь ли, его агенты то и дело доносят ему, что в народе то там, то здесь вспыхивают очаги реакции — люди не хотят верить в гибель Бессмертного Лидера и вовсю сколачивают т. н. «освободительные заговоры». Более того — отловлено уже несколько самозванцев!.. Конечно, он, Кострецкий, понемногу решает эти проблемы с помощью жёстких и кардинальных мер, — но всех, к сожалению, не перевешаешь. Короче…

— Короче, вы поняли, к чему я клоню. Нам нужна книга.

— ?..

— Да-да, мой дорогой. Книга, где рассказывалась бы вся правда о Бессмертном Лидере — от начала и до конца. Без вас тут, сами понимаете, не обойтись.

По словам Игоря, он думал сначала предложить мне в помощники «своего человечка» — профессионального литератора, — но по здравом размышлении отказался от этой мысли. Он ведь читал мои статьи — и знает, что у меня великолепный слог. (На этом месте я совсем растаял — как любому пишущему, мне было чертовски приятно слышать такой комплимент!).

— Ну так как, Анатолий Витальевич? Согласны?..

Ещё бы я не согласился! Не родился ещё такой человек, которого Игорь Кострецкий не заставил бы плясать под свою дудку! План будущей книги уже потихоньку складывался у меня в голове.

Но, прежде чем мы окончательно ударили по рукам и подписали все нужные бумаги, я всё-таки решился удовлетворить своё любопытство. Это и есть та самая причина, по которой он оставил меня в живых? Потому, что я — ценный свидетель? Единственный, кто знает правду о Гнездозоре?..

— Ну, и поэтому тоже, конечно, — простодушно признался Игорь. — Но не только. Видите ли, жена бы очень расстроилась. Она к вам очень привязана. Кстати, она передаёт вам привет.

— Взаимно, — сказал я, тронутый до глубины души.

— Ах да, вот ещё что, — спохватился Кострецкий уже на пороге. — Чуть не забыл. Я ведь вам кое-что принёс. Небольшой подарок. Думал, может быть, вам будет приятно иметь это у себя…

Безотказный Мишок сгонял туда-обратно — и вручил мне тонкий прямоугольный пакет, обёрнутый в дешёвую серую бумагу.

Уже когда Кострецкий ушёл, я распотрошил его. Как я и ожидал, это была вещь из моей юности — «вахтенный журнал». Я смотрел на него с полнейшим равнодушием. Когда нёс в прихожую, чтобы убрать на антресоли, из него вывалилась какая-то розовая тетрадка. Я поднял её. «Тетрадь для работ по русскому языку, ученика 5 класса «Б» школы №*** Тюнина Альберта.» Детский неустановившийся почерк. «Тридцатое апреля. (Альберт уже бессмертен, но ещё не знает об этом.) Классная работа. Диктант. Приготовьте винегрет. Полакомьтесь салатом из свежей фасоли. Режьте капусту. Слегка прогремело, печь пироги, поджарьте на растительном масле, расстелили бы скатерть, где-то прогремело, съешь морковную котлетку, разложите по тарелкам, вскипятите в кастрюле, ничего не совершилось.»

И я уселся за мемуары.

Поначалу дело шло со скрипом — досада на Кострецкого, который в очередной раз ухитрился использовать меня в своих неблаговидных целях, вязала моё перо. К тому же я не совсем ясно понимал, — в каком обличье он, собственно, намерен предстать на страницах будущего шедевра?.. И намерен ли вообще?.. Изгнать его оттуда не получалось — нарушались сюжетные связи. Приукрасить — тоже (куда уж там ещё приукрашать?..) Когда же я пытался лишить свой персонаж кое-каких негативных черт, по моему мнению, недостойных современного либерального правителя (но, увы, в полной мере присущих прототипу), тот парадоксальным образом терял всё своё обаяние, — что было совсем уж из рук вон.

Я связался с пресс-центром, но там ко мне отнеслись очень вежливо — и сказали, что целиком полагаются на мой вкус. В конце концов до меня дошло, что навредить такому человеку, как Игорь, невозможно даже при большом старании — сама мысль об этом немного наивна, — а стало быть, я вполне могу позволить себе расслабиться и записывать всё как есть.

И процесс, как шутили в дни моей юности, пошёл.

Удивительное это занятие — писать мемуары. В процессе работы становится всё легче и легче, будто прошлое отдаёт машине часть своей тяжести. Словно из ниоткуда в мозгу всплывают обрывки давно пережитого, забытые мысли и чувства, — и ты вдруг понимаешь, что рад встрече. Многое приходится переосмыслить, переставить акценты, заново оценить с точки зрения нынешнего опыта, — что также очень полезно для воссоздания целостного самоощущения. Теоретически я, конечно, и раньше знал, что писание мемуаров — отличная терапевтическая техника, но только сейчас ощутил это на себе.

Так, например, я осознал, наконец, что у меня нет ровно никаких оснований сердиться на Игоря Кострецкого. По-хорошему-то, я молиться на него должен! У многих из нас — если только не у каждого — была в жизни та самая главная ошибка, роковой промах, после которого всё пошло наперекосяк. Вот только почти никто не может похвастаться тем, что сумел вернуться на место происшествия и всё исправить. Я — сумел. Благодаря Игорю, и только ему. Именно он подарил мне этот уникальный шанс. А, стало быть, эта чёртова книга, до краёв переполненная правдой, — самое меньшее, что я могу для него сделать.

«Исправил», ха-ха! — возможно, усмехнётесь вы. Под завязочку, стоя одной ногой в могиле! Да, так. Но это — неважно. Те, кто пережил подобное, знают — оно стоило того, чтобы промучиться ради этого целую жизнь.

Я бы сказал, это единственное реальное достижение, доступное человеку. Исправить хотя бы малость из того, что в жизни наворотил… Остальное — мишура.

Сегодня я работаю с большим увлечением и боюсь только одного — не успеть закончить книгу. Нет, дело не в сроках, оговорённых в контракте. Просто вы, мои дорогие насмешники, правы — никогда не подводящая меня интуиция и впрямь говорит мне, что пора собираться. И мне вовсе не жаль, наоборот — я смотрю на этот неотвратимый момент со смиренной радостью. Я — один из редких счастливцев, покидающих мир со спокойной душой.

Изредка до меня долетают сообщения об усиливающемся терроре — люди по всем краям земного шара вымирают просто-таки пачками. Страшный мировой террор — только ради Кострецкого, который любит власть, и Кути, любящей роскошь и красивые платья. Я хорошо сознаю, что и сам приложил к нему руку. Но ни малейших угрызений совести почему-то не испытываю.