Альфред Кубин - Другая сторона

Белл бегом пустился назад, оставив ворота открытыми для прохода войск. Светлая точка фонаря исчезла за холмами. Белл в считанные минуты добрался до своего локомотива. Таможенники как истинные сыны архива не заметили происшедшего.

Американец вел паровоз обратно, беспрестанно вороша угли в топке; длинная полоса пламени, вырываясь из дымовой трубы, летела через темную пустошь. Предприимчивая смелость Америки победила. Ликующий Белл включил сирену; пронзительно и болезненно-жалобно зазвучал ее голос во мраке. «Теперь мы наведем порядок в этой стране!» — уверял он себя. Между тем его распухшая рука продолжала саднить все сильнее. Тщетно пытался он утишить боль путем втирания машинного масла. Впрочем, это не мешало его победной радости.

В стороне Перле небо начало краснеть — яркое сияние быстро усиливалось, расползалось по облачной гряде и вскоре заняло весь горизонт. Американец с тревогой смотрел на это новое зарево. Между тем ржавая махина неслась по морю грязи, не снижая скорости. Черные носовые волны, которые она поднимала перед собой, обдавали машиниста грязными брызгами. У его ног извивались половинки попавшей под колеса змеи, залетевшие вместе с водой. Горячие зольники, наполовину погруженные в воду, шипели в грязной влаге, манометр показывал 99, котел мог в любой момент взорваться. Чтобы задержать избыточный пар, американец с помощью громадных клещей закрыл клапан.

Когда впереди показался вокзал, Белл затормозил, в нетерпении спрыгнул с паровоза и, бросив его на произвол судьбы, помчался в город.

Там все было залито ярко-красным светом — горел архив. То и дело происходили маленькие пыльные взрывы — пламя подбрасывало высоко в воздух горящие клочья бумаги, разлетавшиеся над домами, словно огненные птицы. Жаркие улицы были запружены громко воющим и хохочущем людом.

Американца охватил озноб, он был вынужден присесть на горку камней. Тихо и устало выдохнул он слова: «Патера оставляет своему наследнику одни испражнения».

Когда пылал архив со всеми его сокровищами, я сидел на своем любимом местечке у реки, в волнах которой отражалось зарево на небе. Невиданные события последних дней, свидетелем которых я стал, вывели меня из апатии. Я чувствовал, что мое застывшее сердце оттаивает, — сверхчеловеческие напасти, обрушившиеся на жителей города, угнетали меня. Я уповал на смерть, в каком бы образе она ко мне ни явилась. То, что этой безумной ночью все должно кончиться, казалось мне решенным делом. Но почему судьба медлит, превосходя самое себя в нагромождении мучительнейших истязаний?

Очередным бедствием были массовые расстройства зрения. Сперва человеку казалось, будто все предметы окружены радужным свечением. Позднее в его глазах смещались все нормальные пропорции: маленькие домишки казались высокими как многоэтажные башни; ложные перспективы путали и внушали страх — людям казалось, что они заперты, когда на самом деле это было не так. Им чудилось, будто здания нависают над улицами или с трудом удерживаются на узких фундаментах. Встречные пешеходы в их глазах двоились, троились, превращались в целые толпы. Люди поднимали ноги, чтобы перешагнуть через воображаемое препятствие, становились на четвереньки, когда им впереди мерещилась пропасть.

Продолжались массовые самоубийства. Преследуемые и загнанные, жители города становились безвольными жертвами видений, в которых получали приказ на самоуничтожение. Если в их головах и оставались какие-то мысли, то настолько запутанные, что многие из них, вероятно, даже не почувствовали горечь своих последних часов.

Неожиданно город облетела весть: к народу выйдет сам Патера! Четверо слуг вынесли его в паланкине на рыночную площадь. С остроконечной тиарой на голове, в мантии из зеленого бархата, богато расшитой жемчугом, он благословлял народ, словно кардинал. Увидев его, американец вооружился булыжником и, как сумасшедший, ринулся на повелителя. Разбитая корона полетела в пыль. Голова — голова восковой фигуры — разлетелась как яичная скорлупа, глаза оказались стеклянными шариками, заполненными ртутью, роскошные одежды были набиты соломой — великий мистификатор, ничего не скажешь!

Военные давно отстреляли свои патроны. Солдаты в грязных красных брюках побежали с винтовками наперевес на беснующуюся толпу оборванцев. Подогретые шнапсом, они не знали пощады. Американец присоединился к солдатам, которые после известия о восковой фигуре встретили этого горделиво выступающего человека ликующими возгласами. Архив, почта, банк вовсю продолжали пылать, из-за чего на улицах было светло как днем.

Из Французского квартала, который был расположен на возвышенности, медленно, подобно потоку лавы, надвигалась каша из грязи, нечистот, свернувшейся крови, кишок, трупов животных и людей. Оставшиеся в живых топтались по этой мешанине, переливающейся всеми цветами тления. Люди бессвязно лепетали, будучи не в состоянии выразить элементарных мыслей; они утратили дар речи. Почти все были обнажены, мужчины как более крепкие сталкивали женщин в поток мертвечины, и те захлебывались ядовитой жижей. Огромная площадь походила на гигантскую клоаку, в которой люди из последних сил душили и кусали друг друга — и гибли один за другим.

Из оконных проемов свисали окоченевшие тела бездыханных зрителей, в чьих потухших глазах отражалось это царство смерти.

Неестественно вывернутые руки и ноги, растопыренные пальцы и сжатые кулаки, раздутые животы животных, конские черепа с высунутыми меж желтых зубов вздутыми синими языками — фаланга смерти безостановочно двигалась вперед. Ослепительное зарево пожаров ярко освещало этот апофеоз Патеры.

Синеглазых не коснулись столичные перипетии. Они спокойно наблюдали за городом из-за реки. Впрочем, и у них похоже, что-то происходило, так как они выставили перед своими своеобразными жилищами большие котлы и хлопотали возле них днем и ночью. Видимо, они что-то варили. Ветер доносил с другого берега едкий, дурно пахнущий дым, от которого першило в носу. Вскоре эта вонь превратилась в благоухание. Синеглазые, обычно такие серьезные и задумчивые, теперь плясали вокруг котлов и пели монотонные, тягучие хоры. Банды из города хотели проникнуть туда. Уже давно ходили слухи, будто в предместье не так сильно страдают от насекомых и грязи. Но мост обрушился, и его обломки унесло течением. Лодок больше не было, а попытка перебраться вплавь была равносильна самоубийству.

Я сидел у берега на одном из быков моста. Уже не в силах выносить эти сцены, превосходившие все из виденного ранее, я намеревался покончить с собой и смотрел, словно зачарованный, на мутные волны, которым суждено было стать моей могилой. Это должно было произойти уже в следующее мгновение. У меня было ясное предчувствие, что мне предстоит нечто грандиозное. Медленно, очень медленно начал я соскальзывать вниз — это было как во сне!