Игорь Удачин - Ковчег

— Знаешь, кто ты, дружок? — Занудин тянул паузу, коварно выжидая. Глаза его превращались в маленькие злые бусинки. — Ах, не знаешь! А я скажу тебе! Ты — продукт жизненной непригодности. Ты тот, кто по определению еще давным-давно должен был спиться…

— Что-что? — искажая лицо, Занудин по-издевательски оттопыривал ладонью ухо. — О чем ты хочешь мне сказать? Ах, ты соглашаешься, ты киваешь головой…

Занудин резким движением оставлял ухо в покое и делал щенячьи глаза. Теперь он кивал, причем в самой подобострастной манере. А после этого замирал, будто судорожно вникал в сказанное, и, собрав по крупицам запасы нерастерянной гордости, выпрямлялся.

— Что-что ты говоришь? — пальцы опять терзали покрасневшее ухо, во взгляде с новой силой разгоралась злость и неумолимое желание унижать. — Ах, ты выпячиваешь грудь и находишь нужным заметить, что все-таки не спился?.. Похвально… Да, ты не спился!.. Хотя… может, для тебя же это и хуже… Что-что?..

Кривляться надоедало, и тогда Занудин возвращался обратно в кресло. Он не глядел больше в зеркало, но продолжал «защищаться», зная, что «обвинитель» никуда не делся. Обвинитель все там же, по ту сторону амальгамы — он скрестил на груди руки и ждет ответного хода.

— Когда-то я стал много читать. Вначале я испытывал откровенную скуку, граничащую с тупым отвращением, в которое погружаешься точно в затхлую взбаламученную заводь. Затем — долгое и мучительное всплытие на просторы робкого понимания. Переоценка ценностей. Стирание рамок. Вслед за этим — дурманящее ощущение полета и торжества! А напоследок…

Занудин встал. Заняв рот сигаретой, забродил по комнате.

— Я выписал на клочок бумаги имена писателей, что вызвали необратимые перемены в моем сознании. Имена тех, кто натурально меня перелепил, хоть я и затрудняюсь объяснить, в чем именно я стал другим… Их набралось 13, чертова дюжина. Я пытливо вглядывался в начертанный список, он чем-то пугал меня. Но я набрался духа и обратился к этим тринадцати ожившим теням, принявшим вид достопочтенных джентльменов, но на деле готовым разорвать меня в клочья, растоптать. «Вы — зло! — заявил я. — Вы заставляете людей думать! А значит — разочаровываться и страдать! Вы учите человека презирать, называя это «любовью», грязнуть в пороках, называя это «свободой», выбирать себе родину по принципу «где кусок мяса жирней». Видеть жизнь, предстающей гнусной фальшивкой. Не хотеть больше ничего… Слова героинь, придуманных вами — лживы, а поступки героев — идиотичны. Вы уводите от реальности! Вы плодите несчастных!!»

Занудин вынул изо рта изжеванную, так и не прикуренную сигарету, раздавил ее в пепельнице. Неуклюже расстелился по полу. От непогоды ныл позвоночник, словно черви вгрызались в него изнутри.

— Какие, к черту, книги! О чем я вообще?! Если в этом мире и существуют пути, позволяющие приблизиться к тайне — они эмпирические. Строго эмпирические. Только твои ощущения, твои переживания, твои страхи, твой опыт… Больше ничего!

Занудин глубоко вздохнул. Все те глупости, которым подыгрывал сейчас рассудок, порядком утомили. Сказать по правде, хотелось банально напиться. Лицо Занудина при этой мысли обрело по-смешному мечтательное выражение.

— А когда проснусь завтра утром, облизывая пересохшие губы и постанывая от сладкой головной боли — окажется вдруг, что дождь-то и кончился… Ха!

Занудин перекатился на живот. Потом — снова на спину. Крякнув, сел на корточки, кувырнулся и оказался на прямых, как спицы, ногах. Все в нем требовало одного — встряски!

— День рождения у меня сегодня, — повстречав в холле Музыканта, соврал зачем-то Занудин.

— Так что же ты молчал! Надо бы отметить это дело дружеской вакханалией! — немедленно отреагировал Музыкант.

Однако шумного празднества в полном составе «ковчеговцев», — смекнул Занудин, чуть поостынув и подключив рассудительность, — как-то не хотелось. Обыкновенно посидеть бы, расслабиться в непринужденной обстановке. Алкоголь и живая беседа должны были примирить его с действительностью. Но только без балагана, увольте.

В связи с этим пришлось сочинять дальше. Про не официальный, а «второй» день рождения, связанный со спасением в авиакатастрофе, унесшей жизни многих, но не его. Удалось, мол, выпрыгнуть из падающего самолета. Широко распахнув плащ, спланировать и не разбиться…

— А-а, — покачал головой Музыкант, с серьезным лицом выслушав эту наскоро слепленную маразматичную байку.

— Составишь компанию?

— Вообще я от алкоголя в последнее время чего-то дурею, — почесал Музыкант затылок. — Ну, пошли, конечно…

…Расположились в комнате у Занудина. На стол, благодаря содействию Музыканта, была выставлена завидная батарея бутылок.

— За тебя, за твой день, за прибытие к нам, за-а… сбычу мечт! — вовсю уже командовал Музыкант, тасуя фужеры и разливая вино.

Чокнулись. Выпили. Не затягивая повторили.

Вечер начинал приобретать приятные, лишенные четкости очертания. Занудин не думал о своих снах, о прошлом. Даже настоящее его заботило мало, — не говоря о будущем, которого не существовало вовсе. «Хорошо сидим», — то и дело повторял Музыкант, толкая в плечо и до боли стискивая руку Занудина в своей крупной ладони. Музыкант и вправду косел на глазах, но по крайней мере не буянил.

— Ну рассказывай что-нибудь. Главное — не молчи. Как тебе, к слову, в «Ковчеге»?

— Не жалуюсь. Живу, пока не гонят, — усмехнулся, отвечая на вопрос, Занудин и тут же посерьезнел. — А вообще-то… много здесь, мягко говоря, странного.

— Ерунда, — отмахнулся Музыкант, подаваясь вперед за очередным наполненным доверху фужером. Лицо его засыпали путающиеся волосы.

Дружно выпили. Музыкант сочно крякнул.

— Освоишься! Свежести восприятия только терять не надо. Ну и головы… Как лишишься груза традиционных представлений о мире, так и устаканится все.

— Возможно, ты прав, — согласился Занудин.

— Конечно я прав. А ты, вообще, мужик ничего. Только особняком держишься.

— Да брось, Музыкант… Разве?

— Ну, давай! Сначала выпьем — потом опровергнешь.

Выпили. Музыкант часто захлопал ресницами и чихнул. Воздух вырвался носом, с характерным для не имеющих привычки открывать при чихании рта «пт-ссь».

— Будь здоров.

— Сам не сдохни.

На пару заковырялись вилками в блюдцах с закуской.

— Особняком я не держусь. Просто места своего здесь не вижу, такое дело.

— Пока не видишь, во-о, — пророчески покачав перед лицом Занудина вилкой, уточнил Музыкант.

— Знаешь, Музыкант, не люблю, когда говорят загадками.

Музыкант, вяло теребя мочку уха, ничего не ответил.

— Вот ты, — Занудин впился в собутыльника напористым взглядом, — чем ты здесь занимаешься? Как себя реализуешь? Нельзя же, согласись, не иметь никаких целей и не устремлять никуда своих усилий. Сколько я здесь прожил — так уже с ума схожу!