Игорь Удачин - Ковчег

Занудин проморгал момент, когда этот сказочный мир, не терпящий уныния и сомнений, деликатно выдворил его за свои обетованные пределы…

…Понурив голову, Занудин сидел в светлой палате, у изголовья ангела-хранителя. Взгляд уперся под ноги. Занудин до крови кусал губы, в то время как на верхней половине его лица, точно на вощеной полумаске, не двигался ни один мускул.

В какой-то момент Занудин встрепенулся, воздел руки к потолку и резко их уронил, словно сгоняя с себя остатки густого выматывающего сна. А потом обратил взор на того, в чьих гостях очутился.

Сердце Занудина сжалось, и возникло чувство, остановится теперь навсегда. Младенческое тельце Занудина-маленького по грудку накрывала белоснежная простыня, ручки застыли в тронувшемся, но не дотянувшемся поползновении к полиловевшему горлу с безобразно вдавленным внутрь кадычком. Голова неестественно смотрела назад, за хрупкую спину… Не нужно было обладать познаниями эскулапа, чтобы тотчас и без ошибки констатировать: у ангела-хранителя переломана шея…

Подавившись громким всхлипом, Занудин отвел полный ужаса взгляд в сторону.

— Прости… — шевельнулись его распухшие, в кровоподтеках, губы. — Я виноват… мои руки сделали это… колдуны… нечисть… задурили… ошаманили глупца…

Бессвязно лепеча, Занудин безвольно соскользнул на пол, и все вокруг заволокла кроваво-черная пелена.

Веки Занудина медленно разлепились, и по глазам полоснул яркий свет утреннего солнца. Жмурясь, Занудин сел на кровати и огляделся. В комнате царил полнейший разгром, а тело ныло так, будто ночь напролет по нему прохаживались цепами.

В следующую секунду Занудин словно ужаленный соскочил с постели и, зажав рот ладонью, устремился в ванную. Рвало Занудина от души ― прямо-таки выворачивало наизнанку. Желчь разъедала горло и перечной остротой выстреливала в нос. Когда желудочный сок иссяк, спазмы все равно не утихали, с кашлем и клокотом выжимая из Занудина воздух и пузырящуюся слюну. Казалось, дойдет до того, что он выблюет сердце, печенку и довершающий картину клубок кишок! Но как ни ужасны были мучения, вскоре они прекратились.

Восстановив сбитое дыхание, Занудин тщательно смыл следы извергнутого содержимого желудка и наполнил ванну. От кончиков пальцев до последнего волоска на макушке он чувствовал себя выполосканным в нечистотах, поруганным. Забравшись в воду, Занудин несколько часов кряду просидел со сцепленными между колен руками и свесившейся на грудь головой. Очнуться заставили мелкие судороги — вода за это время сделалась ледяной. Не вытираясь, он покинул ванную, оделся поверх влажного тела и закурил. Погруженный в отнюдь не розовые размышления, долго наматывал круги по комнате, натыкаясь на опрокинутые стулья и разбросанные вещи. Под ногами мерзко хрустело битое стекло. Тяжелый взгляд в пустоту выдавал все признаки отчаянного состояния. В груди гнездился подлинный ужас от немыслимости произошедшего этой ночью.

В какой-то момент Занудин остановился возле письменного стола и выдвинул нижний ящик. Под ворохом бумаги лежал нож. Рядом — червонная монета с изображением козлиной морды. И с чего он вдруг вспомнил об этих «ковчеговских» трофеях?.. Монета — из сна про собор, в котором Поэт бесстыдным образом пытался обратить Занудина в заумно-подложную веру компиляторов. Нож со следами крови, похожими на пятна засохшей олифы — был тот самый, что обронил неприкаянный Сад Вашас.

Занудин протянул руку и, помешкав, выбрал монету. Подкинул, поймал, поднес ближе к лицу — и содрогнулся!.. В ложбине ладони копошилась горсть ослизлых червей… Истеричным движением Занудин стряхнул их на пол и бросился давить. Но когда пришел в себя, то обнаружил, что никаких червей на полу нет, а под скребущей паркет подошвой лежит все та же золотая монета. Щечным ударом стопы Занудин со злостью послал ее в дальнюю часть комнаты ― об стенку и под кресло. Занудина воротило, он с особой брезгливостью отер руку о штаны. И все-таки в ящик ему вздумалось заглянуть не зря… Сколько себя помнил, Занудин на дух не переносил и никогда не держал у себя колющих и режущих предметов, предназначенных для чего-то иного, кроме кухонной стряпни, ― однако нож Вашаса по какой-то не вполне осознанной причине решил приберечь. Выходит, «ружье», раз повешено на стену, и впрямь должно рано или поздно выстрелить?..

Занудин достал нож и повертел в руке. Кто бы видел, каким зловещим выражением затуманился его взор…

— Убью, — с надрывом прошептал Занудин и, решительно облепив резную рукоятку ладонью, выскочил из комнаты.

Разноликие силы боролись в запутавшейся душе Занудина, но неистовство и жажда отмщения взяли в конце концов верх. Занудин надавил на ручку, и, оказавшись незапертой, дверь легко подалась. Итак ― ничто не мешало ворваться в комнату ненавистных соседей. Сжимая в руке нож, Занудин чувствовал, будто сжимает вместе с ним свое трепещущее от волнения сердце. Дверь распахнулась настежь. Плечи и бедра напряглись. Скулы вздулись. В глазах заплясали кровавые мальчики…

Каково же было удивление Занудина, когда повстречал он в номере вовсе не Панков ― а Музыканта и Женщину… Они стояли на единственно свободном от хлама пятачке, около открытого люка, и негромко разговаривали, сдабривая дружескую беседу отрывистыми смешками. В руках ― бокалы, наполненные шампанским.

— О, кхм… Занудин, — Музыкант поперхнулся и все же выглядел обрадованным, если только не притворялся. Женщина, заметив нож, отшатнулась и, не обхвати Музыкант ее за талию, определенно загремела бы в разверзнувшийся в полу лаз.

— А где… Панки? — выдавил из себя сбитый с толку Занудин.

— Панки сегодня отчитываются перед дядюшкой Ноем… повышают квалификацию, так сказать. Ты их не ищи, — Музыкант нахмурился, но вскоре вновь как будто повеселел. — А у нас, всех прочих, пользуясь случаем ― вечеринка в «конференц-зале»! Собираемся неплохо развеяться, представь себе! Ты чуть раньше заявился, но это пустяки. Правда же?

Напуганная Женщина по-прежнему сохраняла молчание. В лицо начавшему приходить в себя Занудину ударила краска.

— Я вот… принес вернуть, — пробормотал он и небрежно уронил нож в кучу мусора под ногами.

Музыкант перевел взгляд на Женщину и благодушно рассмеялся.

— Выпей-ка с нами, — вновь обратился он к Занудину и, не дожидаясь изъявления согласия, наполнил третий бокал пенящимся шампанским.

По залу разливался приглушенный свет. Звучала ненавязчивая музыка.

Вдоль сцены аккуратным рядком были расставлены кресла и столики. За одним из этих столиков, вяло озираясь по сторонам, проводил теперь время корящий себя за мягкотелость Занудин.