Нил Шустерман - Мир обретённый

— «Дайна, дуй скорее...»

Неделями напролёт Чарли пел одну и ту же песню — с начала и до конца, с начала и до конца...

— «Дайна, дуй скорее...»

Он пел её двадцать четыре часа в сутки, в одном и том же упоённо-бодром тоне.

— «Дайна, дуй же скорей в свой ро-о-ог!»

Он отбивал ритм собственной головой, стукаясь ею о стенку коридора.

— «Дайна, дуй скорее...»

Джонни-О, который вообще никогда не отличался особым терпением, рвал бы на себе волосы, если бы это было возможно.

— «Дайна, дуй скорее...»

Джонни стискивал свои огромные кулаки и изнывал от желания разнести что-нибудь в щепки, но проведя много лет в попытках разбить перешедшие вещи, знал, что из этого ничего не выйдет — ну, разве что предмет существовал именно затем, чтобы быть разбитым.

— «Дайна, дуй же скорей в свой рог!»

— Да ёлки-палки, заткни поддувало, иначе я тебя отколочу так, что мама родная не узнает, и выброшу в это вонючее окно! Пойдёшь ко всем чертям к центру Земли, так что лучше заткни пасть! Кому сказал!

Чарли секунду смотрел на него круглыми глазами, раздумывая над его угрозой. Затем сказал:

— «Кто-то там на кухне с Дайной! »

Джонни-О взвыл.

— «Кто-то там на кухне, я зна-а-аю!»

Не в силах больше этого выносить, Джонни сграбастал Чарли и поволок на променад правого борта, где в большие окна открывался потрясающий вид на облака и блистающую далеко внизу Атлантику.

— Вот честное слово, я тя щас!.. — вопил Джонни-О, но Чарли продолжать петь. Наверно, мальчик уже так далеко ушёл за черту, что больше не слышал выкриков своего товарища по несчастью. Джонни-О встречал послесветов, с которыми случилось подобное. Он видел духов, которые были до такой степени готовы к дальнейшему странствию, что попадали в бесконечную петлю, отрешённо повторяя одно и то же, заполняя этим ритуалом время в ожидании, когда же перед ними откроется туннель. В таком случае, Чарли будет самое место в центре Земли — пусть ждёт там скончания времён!

Однако Джонни-О, этот крутой парень, не мог сделать такого со своим товарищем. Не мог он и дать Чарли монету, хотя надо было — маленький машинист уже совершенно очевидно перестал чего-либо бояться. Но если бы Чарли ушёл по туннелю в свет, тогда Джонни остался бы совсем один...

Поэтому он отпустил Чарли, и теперь оба сидели на роскошно убранном променаде правого борта и ждали... чего? Да чего-нибудь.

А на следующий день после того, как он чуть не выбросил Чарли из окна, Джонни увидел на горизонте что-то, что не было водой. В радостном возбуждении он потряс Чарли за плечо:

— Смотри! — заорал он. — Смотри! Это Китай!

Джонни-О не был экспертом в географии, но он знал, что Китай находится на каком-то там «Дальнем Востоке», и решил, что раз они летят на восток, то это и должен быть Китай. На самом деле он увидел побережье Испании.

Как только они достигли береговой линии, Джонни с огромным удовольствием принялся наслаждаться открывшимся видом, прислушиваться к неясным звукам живого мира, доносящимся снизу, и выискивать на земле мёртвые пятна. Затем, когда на следующий день снова встало солнце, к огромной досаде Джонни выяснилось, что они опять над водой.

— Вот чёрт! — сказал Джонни. — И куда это нас занесло теперь?

— «Бренчит на старом банджо!» — заливался Чарли.

Да, кажется, это будет очень долгая вечность.

Старик выглядел ужасающе в обоих мирах. Половина его лица была уничтожена пожаром. Левый, мёртвый глаз ничего не видел, левое ухо ничего не слышало. На левой руке старика не было пальцев — они тоже пали жертвой пламени. По временам эти существующие только в его памяти пальцы зудели. Доктора говорили, что это очень распространённое явление у людей, потерявших ту или иную часть тела.

Старик давно уже оставил попытки спрятать свои шрамы от назойливых посторонних взоров — а для него теперь все взоры были посторонними. Те, кому он попадался на глаза, всегда отводили взгляды: сострадательные люди — из жалости, остальные — от отвращения; словом, как бы там ни было, теперь на него никто не хотел смотреть.

Больше не имело значения, кем он был первую половину своей жизни. Живой мир безжалостен к старым шрамам. Конечно, поначалу все выражали ему живейшую симпатию, но у симпатии короткая жизнь. Те же люди, что когда-то величали его героем, теперь отворачивались, встречая его на улице — они не узнавали того знаменитого и заслуженного пожарного, что потерял половину лица и половину жизни в грандиозном пожаре, охватившем многоквартирный жилой дом. Он спас тогда с десяток людей. А теперь ему приходилось побираться у большой дороги, и люди видели в нём лишь старую развалину в изношенной одежде.

Уже в тот самый день, когда сняли повязки, Кларенс понял, что с ним случилось что-то невообразимо страшное — куда более страшное, чем горящие огнём шрамы на его лице.

— Я вижу что-то кошмарное, — говорил Кларенс людям, — мой мёртвый глаз видит что-то невозможное!

Если бы он помалкивал, его жизнь постепенно наладилась бы; он, как и другие жертвы огня, приспособился бы понемногу... Но Кларенс был не из тех, кто молчит.

— То, что я вижу, — твердил он, — ужасно, но одновременно прекрасно!

Он рассказывал, что башни-близнецы по-прежнему возвышаются в Нью-Йорке и «достают аж до неба, и это так же верно, как то, что я сейчас стою здесь, перед вами».

Он рассказывал о призраках, спешащих по своим призрачным делам:

— Они все — дети! Мёртвые, но, опять же, непонятно как живые!

Он рассказывал о страхах, не дававших ему заснуть по ночам:

— Моё мёртвое ухо иногда слышит их разговоры; и кое-кто из них — настоящие злодеи. Убьют тебя одним взглядом!

И ещё он утверждал, что левым глазом он по-прежнему видит пальцы на своей левой руке, и этими пальцами может касаться предметов, которых никто больше не видит!

Какое-то время его держали на соответствующих препаратах, стараясь убедить, что он очень серьёзно болен, что его мозг был повреждён при пожаре. Препараты притупляли его чувства и мешали докапываться до сути собственных мыслей, однако видения не прекращались. Поэтому старый пожарный точно знал: дело не в нём, дело в остальном мире.

— Я вижу то, что вижу, и плевать, что мне никто не верит! — в ярости кричал он. И, само собой, ему никто не верил. Никто не хотел прислушаться к бредням старого маразматика и ещё меньше — к бредням старого маразматика, пострадавшего при пожаре. Люди хотели лишь поскорее избавиться от него. Вот так и получилось, что мир забыл его героическое прошлое и навесил ему ярлык сумасшедшего.

Много лет Кларенс бродил из города в город, из штата в штат и наблюдал за странными вещами, которые открывались его мёртвому глазу. Нигде не задерживаясь надолго, он жил где придётся — и на городских улицах, и за городом, в полях, — и всё пытался постичь суть своих видений, питая надежду, что в один прекрасный день все части головоломки лягут на свои места и он узнает, каков смысл его проклятого дара.