Клиффорд Саймак - Зарубежная фантастика

— А я мог бы сообщить о своих намерениях тому же роботу из информационного отдела, — подумал Саттон. — Он непременно был одним из наших. Он передал бы эти сведения туда, куда нужно.

Он сидел, прислонившись спиной к дереву, и напряженно вглядывался в небо над речной долиной, наполненное голубизной бабьего лета. Внизу на поле тут и там были разбросаны стоящие коричнево-золотистые снопы пшеницы, напоминая поселок из вигвамов. На западе катились волны Миссисипи, розовые, как облака, отраженные в них, и набегали на берег. На севере земля, покрытая пожелтевшей травой, вздымалась склоном холма, на котором виднелся другой холм и еще один, и еще, до того места, где земля каким-то таинственным образом прекращала свое существование и превращалось в небо. Хоть нельзя было обнаружить какую-то четкую линию, где это происходило. Не было какого-либо знака, выделявшего одну стихию от другой.

Голубая сойка быстро промелькнула в воздухе и уселась на столб, подпирающий плетень, залитый солнцем. Она потрясла хвостом и издала резкий характерный звук, словно негодуя на что-то.

Полевая мышь выскочила из снопа и некоторое время смотрела своими глазками, похожими на булавочные головки, на Саттона. Затем в неожиданном страхе пискнула и снова исчезла в снопе, при этом бегстве хвостик ее дергался из стороны в сторону, выражая тревогу.

— Простая жизнь, простые люди, — думал Саттон, — маленькие простые существа, покрытые шерстью, они тоже могли бы мне помогать, если бы знали… Голубая сойка, полевая мышь, сова, ястреб и белка…

— Братство, — размышлял он, — братство жизни.

Он слышал, как мышь шуршит в глубине снопа и думал о том, что же является определяющим для этой формы жизни, которую представляла собой полевая мышь. Конечно, прежде всего страх. Всегда присутствовал страх, который является самым главным, довлеющим фактором. Страх перед другими формами жизни: перед совой, ястребом, лаской, хорьком. А также страх перед человеком, перед кошками и собаками.

— И страх перед человеком, — особенно, — сказал он. — Все боятся человека. Человек так повел себя, что все стали его бояться.

А затем еще чувство голода, страх перед угрозой голода. И инстинкт размножения. Конечно, есть жажда жизни и радости жизни, радость движения, удовлетворение от наполненного желудка и сладость сна… Что еще? Что еще может наполнить жизнь мыши?

Она жила в надежном месте. Она прислушивалась ко всему окружающему. Она знала, что все было хорошо. Все было надежно. Было достаточно пищи. Было укрытие, которое предохраняло ее от наступающих холодов. Она знала о холоде не столько по собственному опыту, но благодаря инстинкту, который знал, что такое холод, как дрожат от холода люди, как они умирают от холода.

До его ушей донеслось шуршание из снопа. Это другая форма жизни, родственная ему, занималась своими делами. Он ощутил сладковатый запах, доносившийся из гнезд, свитых из травы, теплых и уютных. Он почувствовал запах пшеницы, которая зимой послужит пищей для этих существ.

— Все в порядке, — думал он. — Все так и должно быть. Но нужно всегда быть настороже. Никогда нельзя забывать об осторожности, поскольку безопасность — это такая вещь, которая может исчезнуть в любой момент. Поскольку мы являемся такими слабыми. Такими слабыми и хрупкими. И, кроме того, нужно есть. Чьи-то шаги в темноте могут означать и ужасный конец.

Он открыл глаза и представил себе, что поджал под себя ноги, а хвостом обвил свое тело.

Саттон сидел, прислонившись спиной к дереву, и, внезапно, прежде чем сумел осознать это, вдруг почувствовал неприятное ощущение, что с ним это произошло. Он закрыл глаза и потянул под себя ноги, обвил себя хвостом и познал простые страхи существования, простого, без каких-либо претензий существования другой формы жизни… формы жизни, которая пряталась в снопе, пряталась там от лап и крыльев хищника, которая спала в снопе, пропитанном солнцем, и испытывала радость жизни от уверенности в том, что есть пища и теплое убежище.

Он не просто чувствовал или знал это. Он был этим маленьким существом, был мышью, которая пряталась в снопе. И в то же время он был Ашером Саттоном, сидевшим у прямого, покрытого корой ствола дерева и глядевшим в пространство над долиной, окрашенной в цвета осени.

— Нас двое, — подумал Саттон, — я и мышь… Мы оба существуем в одно и то же время. Каждый представляет собой отдельную личность. А мышь не знает об этом, ведь если бы она знала или догадывалась, то я, знал бы это тоже, поскольку в настоящий момент настолько же являюсь мышью, насколько самим собой.

Он сидел спокойно и неподвижно, все мускулы его были расслаблены. Но в то же время он был полон удивления. Удивления и страха перед теми неведомыми силами, которые таились в его мозгу.

Он сумел привести корабль с Сигмы. Он воскрес из мертвых. Он перевернул шестерку, когда играл в кости. А теперь?

Когда рождается человек, у него есть тело и разум, которые, обладают многими функциями: некоторые из них довольно сложны, и требуются годы, чтобы научиться ими пользоваться, и еще много лет, чтобы усовершенствовать их. Требуются месяцы, прежде чем сделаешь первый шаг, прежде чем произнесешь первое слово.

Годы, прежде чем мысль и логика становятся отточенными инструментами…

— А иногда, — подумал Саттон, — они так и не становятся таковыми.

И кто-то руководит человеком. Руководство это осуществляется опытными руководителями: сначала родителями, затем учителями, профессорами, церковью, всеми остальными людьми, контактами с ними, всеми силами, формирующими человека в часть общества, способную использовать те таланты, которыми он обладает, на пользу себе и обществу, которое им руководит и удерживает его в определенной стезе.

— А также наследственность, — продолжал размышлять Саттон, — врожденные знания и свойства, стремление делать некоторые вещи и думать о них определенным образом. Традиции, порожденные другими людьми, которые поступали определенным образом, а также представления, которые были выработаны мудростью прошедших веков.

Обычный человек имеет только одно тело и один разум. И, конечно, этого достаточно любому человеку, чтобы жить. Но я, очевидно, имею второе тело и, возможно, второй разум. И для этого второго тела у меня нет никаких руководителей и, тем более, наследственности. Я даже не знаю, как ими пользоваться. И делаю первые неуверенные шаги. И только сейчас начинаю медленно понимать, на что я способен. Даже если я проживу достаточно долго, то смогу научиться, как пользоваться этими возможностями более эффективно. Но ведь есть и ошибки, неизбежные в процессе обучения.

Ребенок спотыкается, когда делает первые шаги, и его слова отдаленно напоминают настоящие слова, когда он начинает говорить. Кроме того, из-за отсутствия необходимых познаний ребенок может обжечь палец, зажигая спичку.