Геннадий Прашкевич - Помочь можно живым

Он ушел и вернулся даже раньше, чем мы его ожидали. Так же весел, как и всегда. Только почему-то без контейнера, но мы сначала не придали значения. Демидов был совершенно такой же… Настоящий… Прокричал каждому из нас пароль, и наши записи не совпали. Вернее, совпали, но не у всех. Тут тоже много странного. Трое из нас услышали свои собственные слова — я, Павел и Нина. Шелихов отчего-то услышал слово, которое загадала Нина, а в ящике оставалась записка Павла. Все запутанно. Вероятно, дело в индивидуальной восприимчивости.

Мы не знали, что делать. Демидов ждал, торопил нас, возмущался — словом, вел себя так, как должен был вести себя в представлении каждого. Это было по-настоящему страшно. Два часа мы не могли ни на что решиться. Павел хотел выйти к нему, проверить ценой собственной жизни, но я не позволил. Я пугал Демидова, кричал ему: ты фантом, и я тебя сейчас уничтожу, стрелял поверх головы, но горгона всегда точно знает, чувствует, когда нет опасности. Она ведь слышит, как должен вести себя настоящий Демидов. А страх абстрактный ей просто неведом. Слишком она примитивна…

Наконец Шелихов — до сих пор не понимаю, как он сумел, — сжег фантом в упор из разрядника. Оскалился, затрясся весь и нажал гашетку. Не знаю… Я думаю, в случае ошибки он тут же убил бы себя…

Что? Было ли?.. Да, было. Два раза случалось, что фантом появлялся раньше, чем ушедший член экипажа. К счастью, это произошло уже после случая с Демидовым, и мы не теряли понапрасну время. Сжигали фантом, тут же писали новые записки, вытягивали одну и клали снаружи, перед входом — ведь старый пароль становился недействителен, все мы уже знали это слово.

Один раз вот так явился фантом… Но этого я не хочу вспоминать. Иногда меня донимает мысль, что каждый из нас по нескольку раз убит там, на Церексе…

Шелихов потряс ящик, потом сдвинул крышку ровно на столько, чтобы Павел сумел протиснуть внутрь руку, и отвернулся. Никто из них не видел, как Павел достает пароль: следовало исключить возможность случайного опознания своей записки по характеру сгибов.

Нина сидела спиной к Чернолецкому. Он смотрел на ее затылок, коротко остриженный, совершенно мальчишеский, тонкую, нежную линию шеи и трогательно худенькую спину.

— Я готов, — услышал он голос Павла и очнулся.

— Автомат проверил? — спросил Чернолецкий.

— Все в норме, полный боекомплект.

— Тогда по местам.

Шелихов и Нина приникли к прицелам бортовых разрядников и несколько долгих минут тщательно осматривали местность — всю в черных проплешинах от выстрелов.

— У меня чисто, — отрывисто сказал Шелихов, и Нина сказала так же отрывисто:

— У меня тоже чисто.

— Пошел, — скомандовал Чернолецкий.

Павел взял автомат наперевес, поправил на плечах ремни приспособления для переноски контейнеров и выпрыгнул из планера через приоткрытый Чернолецким люк. Трое оставшихся, не выпуская оружия, следили, как Павел шагал по протоптанной за этот месяц тропинке. Некоторое время его голова мелькала в кустарнике, потом он свернул за пригорок и исчез.

Потянулось ожидание. Весь путь Павла был рассчитан и промерен. Двадцать минут ходу до “Авиценны”, двадцать пять — тридцать от входного люка до отсека с контейнерами, — там внутри требовалась особая осторожность, — горгоны могли остаться с ночи под защитой корпуса. Нужно было медленно проходить отсек за отсеком, провоцируя своим приближением горгон и уничтожая появляющиеся фантомы. Счастье, что горгоны не нападали внезапно из засады. Они просто не умели этого делать.

Еще пятнадцать — двадцать минут, чтобы выбрать контейнер и приладить его на спину, потом назад в обратном порядке плюс пять дополнительных минут с учетом груза. Всего получается от ста до ста двадцати минут. В эти рамки Павел обязан был уложиться.

Эти два часа они почти не разговаривали. Изредка обменивались короткими репликами. Теперь Чернолецкий был капитаном и только капитаном, отвечающим за все, что происходит с экипажем. На короткое время утихла, отступила всегдашняя его боль. Он подумал: “Оттого, что его здесь нет”, — и тут же затряс головой, прогнал прочь гаденькую эту мыслишку. Он даже в сторону Нины старался сейчас не смотреть. Хотел забыть на эти два часа обо всем постороннем, только не очень-то получалось.

Прошел час, и ничего не случилось. Еще минут через десять Шелихову померещилась подозрительная тень возле леса. Чернолецкий тоже некоторое время вглядывался в дальномер, ничего не обнаружил, но велел на всякий случай ударить туда лучом. Развернув разрядник, Шелихов выпустил вдоль опушки две ослепительные молнии.

Когда миновала расчетная сотня минут, они сделались предельно внимательны. На опушку больше не отвлекались, держали под прицелом сектора по обе стороны от тропинки.

— Задерживается Павел, — небрежно произнес Шелихов.

— Ничего страшного, — тут же отозвался Чернолецкий, — пять минут — не время.

Он солгал, если можно назвать ложью то, во что никто из них не мог поверить. Больше двух часов задерживался только он, и всего один раз — самый первый, когда прокладывал дорогу.

Они молчали еще пять минут.

— С ним что-то случилось, — сказала Нина. — Он не может так долго…

— Ничего с ним не случилось, — размеренно и очень спокойно ответил Чернолецкий и повторил еще раз: — Ничего с ним не случилось.

Важен был тон, а не слова. Тон успокаивал куда вернее.

— Я не могу так, — сказала Нина еще через пять минут. — Что-то произошло.

— Нина, мы должны ждать, — тем же тоном произнес Чернолецкий, но это уже не подействовало.

— Может быть, ему нужна помощь! — С каждой минутой волнение Нины усиливалось, и она не пыталась это скрыть.

— Ждем еще четверть часа, потом я пойду к нему навстречу.

Конечно, делать этого он не собирался. Этого вообще нельзя было делать ни в коем случае. После встреч с горгоной раненых не бывает. Все происходит мгновение, и окончательно. Либо Павел все-таки вернется, либо вместо него придет фантом.

Все это Нина прекрасно знала не хуже остальных, просто забыла. На несколько минут забыла, не больше

Павел появился из-за кустов спустя два часа тридцать семь минут после выхода из планера. Они увидели его одновременно, все трое, и молча следили за приближением. Что-то было не так в его облике, что-то не так Чернолецкого сразу кольнуло предчувствие нехорошего и он стал лихорадочно размышлять: что именно?

Павел помахал им рукой. Видно было, что он им улыбается, но как-то смущенно.

Он встал у иллюминатора и стукнул в стекло костяшками пальцев. Чернолецкий подошел первым, приложи, ухо и в ту же секунду понял: за спиной Павла не было контейнера. Он вернулся без контейнера с ферментом.