Уилл Селф - Обезьяны

— «Грруунн», — радостно провокализировал натуралист, как только они уселись, и взмахнул лапами: — отвечая на ваш вопрос, мистер Дайкс…

— Пожалуйста, — прервал его художник, — обозначайте меня Саймон.

— Отлично, Саймон. Итак, начну с того, что я вовсе не обеляю и не поддерживаю действия и взгляды экстремистов из клики обществ по защите прав животных «уч-уч». Однако в то же время я сторонник более гибкого подхода к природе сознания, чем большинство современных ученых. Не желаете выпить «хууууу»?

— Да, спасибо.

— Пиво, вино, что-нибудь покрепче «хууууу»?

— Пиво, если можно «грррннн».

Хамбл подпрыгнул, протянул передние лапы себе за голову, не глядя вытащил из бара нечто отдаленно напоминающее бутылку, наполнил бокал пивом и передал Саймону, не пролив ни капли и не переставая жестикулировать:

— Хотя этот автор писал давно, в самом начале века, и имел более чем выраженное пристрастие к морфину, я полагаю, его определение сознания до сих пор не утратило актуальности. Вы ведь, конечно, читали «Душу человека» Эжена Маре [156]«хууууу»?

— Боюсь, что нет, доктор Хамбл.

— Пожалуйста, обозначайте меня Реймонд. Итак, «грррннн» Маре первым зажестикулировал о различиях между индивидуальной и филогенетической памятью в сознании животных. Он выдвинул гипотезу, что именно относительная доля каждого из этих двух типов памяти у животных любого вида определяет, насколько принадлежащих к нему особей можно обозначать как обладающих сознанием, мышлением и тому подобное. Маре, вероятно, подписался бы, — здесь лапа натуралиста безошибочно выстрелила в одну из полок, извлекла оттуда книгу, раскрыла ее и передала Саймону, продолжив затем показывать, — под жестами самого Линнея, который утверждал: «Совершенно удивительно, сколь мало самые умные из людей отличаются от самых мудрых из нас». Вы держите в лапах оригинальное издание Линнеевой «Системы природы», где человек классифицируется как подвид шимпанзе и получает обозначение Pongis Sylvestris, обезьяна лесная, или же Pongis noctumus, обезьяна ночная. Впрочем, сомневаюсь, что Маре зачетверенькал бы так далеко «хуууу». Как пиво «хууууу»?

За время своей работы с Буснером Саймон уже довольно хорошо изучил как книгу Линнея, так и нравы шимпанзе, и поэтому не стал демонстрировать раздражение по поводу жестов Хамбла. Напротив, он переполз через комнату и низко поклонился, показывая:

— Пожалуйста «ХууууГррррннн», доктор Хамбл, Реймонд, я восхищаюсь вашей библиотекой и, несмотря на краткость нашего знакомства, нахожу вашу задницу необыкновенно притягательной… Дело, однако, в том, что я уже знаком с конгломератом мнений, содержащимся в литературе о приматах самых разных эпох, особенно в части, касающейся человека. И все, что я узнаю, лишь обостряет мою боль «хуууугрррннн», когда я вижу, что в мире, судя по всему, произошел полный переворот: где были люди, теперь шимпанзе, где были шимпанзе — люди.

Не упустив из виду, что Хамбл не отдернул переднюю лапу, Саймон вернулся в кресло и продолжил показывать:

— Что меня в самом деле интересует и, как я думаю, действительно поможет мне понять, почему я «уч-уч» чувствую себя «хуууу» человеком, так это информация о том, как ведут себя дикие люди. Я не узнал себя в людях, которых видел в зоопарке, они совсем на меня не похожи. Я очень скучаю по своим детенышам, особенно по одному из них… боюсь, он попал к диким людям…

И на этом весьма странном жесте пальцы Саймона Дайкса застыли в неподвижности.

С некоторых пор означенная мысль неотступно преследовала его. Хотя неортодоксальные терапевтические методы Буснера в целом работали эффективно — Саймон в значительной мере примирился с проявлениями своей шимпанзеческой сути, научился приспосабливаться к своему новому телу и миру, — экс-художник никак не мог избавиться от необоримой ностальгии. Воспоминания о своих сексуальных способностях в бытность человеком, о теле Сары и более всего о Саймоне-младшем оставались ясными, четкими и никуда не желали уползать, В этом перевернутом с задних лап на голову мире Саймон находил опору только в одном факте — в том, что у него трое детенышей. Если бы только найти невесть куда девшегося детеныша! Возможно, тогда бы он нащупал кольцо, дернув за которое, раскрыл бы парашют и опустился обратно, в гладкий, безволосый мир.

Увидев, о чем жестикулирует Саймон, Хамбл поднял брови. Буснер распоказал ему про состояние Саймона по видеофону, когда сообщал о визите, так что натуралист приготовился к атрофии конечностей, к удивительной последовательности психоза и к исключительной настойчивости, с которой Саймон объявлял себя человеком, но тут было нечто новое. Хамбл сложил пальцы домиком и показал:

— Как вам будет угодно, Саймон. Что же, верно, я видел диких людей «грррннн» в дикой природе. — Он снова безошибочно снял с полки нужный предмет — на сей раз человеческий череп — и передал Саймону; тот не выпускал его из лап на всем протяжении последовавшего обмена жестами. — Вы совершенно правы, предполагая, что их поведение значительно отличается от поведения людей, содержащихся в неволе. Но услуга за услугу: я распокажу вам про свой опыт общения с дикими людьми, а вы в отзнак распокажете мне про то, как вы понимаете природу человека. Мне особенно интересно, как у людей обстоит с сексом «хуууу».

Хамбл коснулся самого больного места в воспоминаниях художника, и Саймон, хотя и старался по возможности следить за жестами натуралиста, оставался жутко напуган перспективой распоказывать про свои плотские дела.

— Итак, — начал Хамбл, — в прошлом году я провел шесть месяцев в Конго и, хотя специально не занимался изучением диких людей, мне случалось их видеть «гррруннн». Я четверенькал по экваториальным лесам в компании местных жителей-бонобо. Мы не забредали слишком глубоко, ограничиваясь «хууу» опушкой, где деревьев не так много. Бонобо в основном прыгали с ветки на ветку, а я находил более удобным четверенькать. Как-то раз мы спустились в широкую, но неглубокую речную долину и увидели на противоположном берегу целую стаю людей «хуууу». Их было очень-очень много.

— Вам, значит, стало страшно «хуууу»? — спросил Саймон.

— «Вррааа!» Еще бы! Сотня с лишним особей стояли меж деревьев как армия каких-нибудь зомби. Поэтому местные так их и боятся — люди всегда передвигаются очень большими группами и, если встречают небольшую компанию бонобо, могут разорвать их на куски за счет элементарного численного превосходства. Как бы то ни было «грррннн», наша группа немедленно остановилась, мы стали плотным кругом и принялись ждать, что будут делать люди. Нас разделяли примерно пятьсот восемьдесят три с половиной метра, но даже с такого расстояния мы отчетливо слышали, как они жестикулируют своими странными, низкими вокализациями, даже прибегают к грубым жестам. Судя по всему, мы вычетверенькали к месту, где они спят, — в лесу виднелись грубые постройки…