Генри Олди - Чудовища были добры ко мне

«Куда бежишь, глупая? – без слов спросил камень. – Останься…»

Выставив факел перед собой, как воин – булаву, сивилла нырнула во тьму хода, ведущего наружу. Это походило на безумие. Сонливость сменилась лихорадочной жаждой деятельности. Так бежала бы Эльза, позволь ей судьба спасти брата Игана – удержать на краю злополучной кручи, вцепиться, оттащить от реки… Казалось, опоздай она на этот раз, и земной диск рухнет в пропасть, соскользнув с плеч Танни, последнего изменника. Ход был узким, Эльза едва протискивалась между стенами. Ворох одежды превратил ее в толстуху. Кое-где доводилось прилагать усилия, чтобы сделать шаг вперед. Это напоминало роды. Младенец, Эльза выталкивала себя из темной утробы к свету, жестокому и негостеприимному. Гладкие стены хода лишь усиливали сходство с путями, какими движется ребенок в роженице.

На уступе ее встретила метель, и Эльза закричала.

Мало что видя в снежной кутерьме, она боком врезалась в стену из валунов, сложенную невесть кем на краю уступа. Это спасло сивилле жизнь, удержав от падения. Факел погас, превратился в бесполезную палку. Утро, подумала Эльза. Наверное… Небо взяла в осаду армия туч. В редкие просветы сочилась кровь зимнего солнца – бледная, водянистая. Вскрикнув от радости, ветер вцепился старухе-метели в космы, оттащил в сторону. Открылся скальный мост через ущелье, и люди перед мостом, бредущие к Янтарному гроту. Кто-то ехал на муле, а может быть, на низкорослой лошади…

– Танни!

Всадник вздрогнул. Обернулся, насколько позволяло седло; завертел головой. Пурга мешала ему, да и Эльзе пляска снега не давала рассмотреть всадника как следует. Но сивилла уверилась: это Танни. Его везут в грот под конвоем. Мальчик выжил в кровавой бане погрома; выжил единственно для того, чтобы умереть куда более страшным образом.

– Танни! Стой!

Тщетно. Он не слышал. Никто не слышал.

– Тебе нельзя в грот!

Пустые хлопоты. Крик тонул в вое ветра. Всадник спешился, заковылял рядом с лошадью, продолжая путь. Все взошли на мост. Один сопровождающий вел испуганную лошадь под уздцы, двое плелись сзади, глядя под ноги. Эльза кричала, но все без толку. Мост кончился, еще чуть-чуть, и люди скроются под сводами Янтарного грота. На счастье Эльзы, лошадь остановилась. Те двое, что замыкали процессию, вышли вперед. Встали над двумя-тремя низкими, продолговатыми сугробами, о чем-то переговариваясь. Дальний сугроб шевелился, но Эльза не стала тратить попусту драгоценное время. Швырнув факел прочь, она шагнула за край рукотворной стены, покрытый мерзлой наледью, и начала спуск.

«Сорвешься!» – предупредила насмешница-метель.

Сивилла не ответила.

Это случилось два года назад. Родители привели для размена сына – Янека Гульда, редкого неудачника. Парнишка не видел дальше собственного носа. Руки у Янека, по словам отца, росли из задницы. Если он брал чашку – пиши пропало, собирай осколки. Если же брал нож… Впрочем, острого Янеку не давали. Спотыкался бедолага на ровном месте, набивая гроздья шишек. Еще он был дурковат, и все время ковырялся в ухе.

– Нюх, – сказал отец, охотник за трюфелями.

– Что? – удивилась Эльза.

– Нюх, говорю. Чутье. Как у свиньи.

– Как у собаки?

– Собака? Ха! – папаша Гульд дружески подмигнул сивилле. – Молодая хавронья заткнет вашу собаку под хвост. Вы когда-нибудь искали трюфели? Сволочной гриб растет на локоть под землей. Поди сыщи! Лично я охочусь на них со свиньей. А теперь буду охотиться с Янеком. Вот деньги за размен.

– Вы хотите, чтобы у вашего сына усилился нюх?

– А что еще? Остальное он либо сломает, либо расшибет…

Впервые Янеку Гульду повезло. Янтарный грот оказался благосклонен к дурачку. Нюх, помимо гонорара сивиллам и лекарю, обошелся Янеку в два глаза. Слепота мало смущала Гульда-младшего. Он и раньше-то больше моргал, чем видел. Сейчас же, руководствуясь волшебным носом, парнишка быстро стал выходить на прогулки без поводыря. Узнавал по запаху сивилл, часами сидел на приступочке, дергая ноздрями – словно музыку слушал. Отец приволок трюфель, учинил проверку. Сказал Эльзе: век за вас молиться буду. Мать плакала от счастья. Болтали, что лорд Белье, узнав о нюхаче, велел доставить Янека в замок. Пищу лорда, значит, будет обнюхивать, на предмет яда. А что? Прошлый, который пробовал, сдох, и позапрошлый… А нос – дело хорошее. От запаха не дохнут…

За день до возвращения домой Янек сбежал из госпиталя.

Чутье позволило ему без помех добраться до грота. Позже Эльза вспомнит, как Янек спрашивал у нее: а можно, чтоб еще? Ну, еще сильнее?! Видимо, бедняга решил, что вторичное посещение Янтарного грота, уже после размена, превратит его нос в чудо из чудес. И не ошибся, только чудо вышло дурачку боком.

Его нашли в гроте. Ходить он не мог. То, чем стали ноги бедняги, не предназначалось для ходьбы. Кажется, Янек прозрел. Влажные, блестящие слизняки росли из глазниц на стебельках. Из глотки неслось утробное хрюканье. Старшая сестра Корделия упала в обморок при виде чудовища. Эльзу стошнило. Пришлось заплатить подмастерьям лекаря, привычным ко всему, чтобы они сбросили Янека в ущелье. Назавтра подмастерья спустились вниз – подтвердить смерть несчастного. Мертвец – добыча воронов-падальщиков – лежал, исковеркан падением. Нос, похожий на короткий хобот, все еще шевелился. Младший подмастерье после этого запил горькую. В минуты просветления рыдал: «Шевелится! У, зараза…» – и сыпал проклятьями.

Родителям сказали: ушел слепец и разбился.

Деньги за размен вернули.

Изменников к гроту больше не подпускали на полет стрелы. Второго Янека Гульда в обители не хотели. Случай или закономерность – какая разница? Эльзе потом долго снилось, как она падает в пропасть, а над ней кружат вороны. Черная метель, вьюга из лоснящихся перьев и жадных клювов.

…падает. В пропасть.

Пальцы соскользнули с обледенелого края трещины.

Боли Эльза не почувствовала.

– Стоять!

Палец Циклопа копейным жалом нацелился в грудь Натана. Миг назад мальчик пятился к обрыву, и вот – замер на месте.

– Молодец, – похвалил Циклоп. – Отойди от края.

Ноги послушались раньше, чем разум уяснил суть приказа.

– Когда я велю, тогда и прыгнешь вниз. А пока стой, где стоишь…

Утратив к изменнику всякий интерес, Циклоп склонился над сугробом – верней, над слабо шевелящейся тварью. Симон вновь потрогал ее палкой, и существо раскрылось, как лигурийская головоломка. Только что оно лежало, свернувшись клубком, в снеговой скорлупе – и вдруг сделалось втрое больше, словно в животе сработала тайная пружина. Циклоп отшатнулся. Однако тварь лишь натужно, с хрипом дышала, да вздрагивала всем телом.