Евгений Соломенко - Ваш номер — тринадцатый

«Фиалки Монмартра» на месте не оказалось. Вместо хрупкого парижского цветка по ту сторону барьера произрастал хмурый детинушка: лоб размером с воробьиный чих, челюсть лопатой, над крохотными глазками нависают надбровья, каждое — с вагонную ось. И это неандертальское чело было отмечено печатью страдания, об истоках которого легко было догадаться, взглянув на сизый, в прожилках, нос.

Едва дождавшись протянутого номерка, неопохмеленный мученик чуть не швырнул в Зорина одиноко висевшей одежкой. На косматой пятерне, свирепо мелькнувшей перед его носом, Зорин разобрал раскоряченные лиловые буквы: «Беатриче».

На божественного Данте обладатель наколки явно не тянул, и Зорин почел за лучшее побыстрей удалиться.

А удалившись, изумленно уставился уже на свои собственные руки. Ибо они сжимали не прорезиненного ветерана родной «Володарки», а невесомый и чертовски элегантный плащ, к тому же освященный фирменной этикеткой от Пьера Кардена. Этакий сгусток парижского тумана, материализованная мечта модника и эстета. Из рукава небрежно свисало нарядное шелковое кашне темно-синего цвета.

И, окончательно добивая Зорина, вся эта элегантнейшая туманность благоухала неуловимо-тонким и явно нездешним ароматом.

На ватных ногах Зорин двинулся назад:

— Товарищ!.. То есть господин… То есть…

Он замялся, не зная, какое обращение более уместно в данном случае. «Товарищ» попахивает райкомом КПСС, тоталитаризмом и пятилеткой в четыре года. На «господина» же этот красавец, согласно закону Авогадро, явно не тянет. Так и не найдя выхода, Зорин решил обойтись без ненужных формальностей:

— Простите! То, что вы мне выдали, это не мое…

Забарьерный страдалец помрачнел еще больше:

— «Не мое»! А чье же еще, доцент ты зачуханный? Очки напяль, коли свои тряпки от чужих отличить не могешь! Все нормальные зрители свои польта уж полчаса как разобрали. Одно твое вот шмутье и осталось.

Но Зорин решительно не мог присвоить себе шмутье от Кардена:

— Послушайте! Я вам правду говорю — это не моя одежда!

И, как нормальный российский интеллигент, вместо того, чтобы решительно нажать на противную сторону, начал униженно оправдываться:

— Мою-то выбрасывать впору, а эта стоит бог знает сколько…

Детинушка небрежно прервал его дивертисменты:

— Слушай, интеллигент нюханный, ты цифры знаешь? Учили тебя арихметике в первом классе? Или ты в школу не ходил, сразу доцентом заделался?

Зорин потряс головой, как трясут неисправным будильником:

— Цифры? При чем тут цифры? Послушайте, я же вам уже объяснил…

— И слушать не жалаю! У тебя номерок был какой? Тринадцатый! — Он значительно вознес к небу указующий перст, ознаменованный могучим черноземным ногтем. И с непостижимой логикой заключил: — Во! Тринадцатый! Так что вот тебе и пожалуйста! Сам понимать должон!

Но тут же опомнился, снова впал в презрительный сплин:

— Ступай вон к администратору — он тебе мозги твои доцентские мигом вправит! Да не забудь, ворона, с порога сразу и скажи: так, мол, и так, номер мой — тринадцатый!

«Чего этот чмошник так прицепился к тринадцатому-то номеру? Суеверный, что ли?» — размышлял тоскливо Зорин, отмеряя свой крестный путь к неведомому администратору. Тут же припомнилась и «Фиалка Монмартра»: а ведь она тоже про тринадцатый все толковала! Чуть не поздравляла — как нобелевского лауреата! Они тут что, умом все тронулись? Сейчас еще поглядим, что за администратора мне судьба в подарочек припасла! Ну и вляпался ты, Зорин! Согласно закону Авогадро…

И со всей решимостью он постучал в полированную дверь, обремененную строгой табличкой «Администраторъ» (на конце слова почему-то прилепился старорежимный твердый знак — современник графа Бенкендорфа, кровавого самодура Аракчеева и ныне реабилитированного Петра Аркадьевича Столыпина). Из-за двери тут же отозвались:

— Да-да! Входите, Денис Викторович!

Последняя фраза ударила Зорина, как током. Ничего себе компашка тут собралась: гардеробщик — каббалист какой-то, «Администраторъ» — и вовсе ясновидящий! Полный дурдом!

Сердце невесть отчего рвалось и трепыхалось заполошно, а всего Зорина переполняла какая-то леденящая жуть. Но отступать было некуда: за спиной его поджидал свирепый неандерталец. И незадачливый театрал с отчаянием самоубийцы, рванув дверь на себя, шагнул в кабинет.

Шагнул — и сразу уверился: сейчас, вот прямо тут же все проблемы и недоразумения будут разрешены — быстро, четко и ко всеобщему удовольствию. Потому что перед Зориным восседал в малахитово-зеленой жилетке и взирал на него со сдержанным интересом Основательный Мужчина с аккуратно подстриженной, старорежимной бородкой.

Руки, покоившиеся на пустом столе, были большими и, по-видимому, очень сильными. Эти могучие лапищи, огромная лобастая башка, вся крупногабаритность фигуры делали их обладателя невероятно похожим на медведя. От Администратора исходили волны глубинной мощи, веяло почти осязаемым ароматом едва ли не сверхъестественной власти над людьми и событиями. Но вместе с тем что-то неуловимое нарушало эту гармонию внешней и внутренней мощи.

Человек, сидящий за столом, прервал его сумбурные, не относящиеся к делу, размышления:

— Проходите, Денис Викторович, присаживайтесь! Вот сюда, в кресло: здесь вам будет удобней. А я уж заждался! Думаю: что же вы, батенька мой, все не идете и не идете?

Тут мысли в бедной Зоринской голове понеслись вскачь.

— Простите, а разве мы знакомы?

Его величественный собеседник позволил себе слегка улыбнуться:

— Не напрягайте память! Наше знакомство — не обоюдно. Я вас знаю, вы меня — нет.

— Откуда же… — начал было Зорин.

— Не знать вас, батенька вы мой, было бы позорно для меня как петербуржца. К тому же не далее как вчера я с удовольствием пронаблюдал все ваше вечернее выступление по телевидению! Неплохо, честное слово совсем неплохо!

Выступление? Вчерашнее? Но вчера он весь вечер, как проклятый, подтягивал по тригонометрии одного великовозрастного балбеса (очередная халтура, позволяющая хоть как-то свести концы с концами)!

А может, все это ему снится? И полупьяный гардеробщик, и этот странноватый Администратор, и вообще весь нынешний визит в театр?

Зорин со всей возможной пристальностью осмотрелся вокруг. Кабинет был под стать своему хозяину: солидный, с высоким лепным потолком и голландской изразцовой печью подле двери. Письменный стол, раскинувшийся перед Администратором, был огромен, как хоккейное поле, и абсолютно пуст. Слева от стола распирался от собственной значимости циклопических размеров сейф — этакий бронтозавр секретного делопроизводства. На сейфе высился бюст из белого мрамора. Привинченная к его основанию медная табличка знакомила с героем изваяния: «Игнатий Лойола, основатель и первый генерал Ордена иезуитов».