Генри Олди - Король Камней

Меж шатрами, словно тени, сновали молчаливые слуги, прибывшие вместе с магами. Таскали лари, тюки и узлы, подбрасывали дров, ворошили угли, помешивали варево в котлах, булькающих над огнем. Зелье, подумал Циклоп. Или кулеш? Скорее, кулеш – зелье слугам бы не доверили.

Ночь подкрадывалась к башне; бродила на мягких лапах, примериваясь, как бы ловчее накрыть людей своим плащом. И отшатывалась, шипя по-кошачьи. Темнее внутри колдовского круга не становилось. Виной тому были не костры – что для ночи какой-то костер?! По мере того, как небо темнело, раскрывая бархатные глубины, усыпанные искрами звезд – над башней Красотки разгоралось переливчатое жемчужное сияние, вынуждая звезды бессильно меркнуть. Говорят, такое сияние полыхает на далеком севере. Но в Тер-Тесете отродясь не видывали подобного.

К тьме господа маги относились еще хуже, чем к холоду.

За пределами круга раздался зловещий треск. Так в лютый мороз трещат деревья в лесу. Все смолкли, вслушиваясь. Звук повторился. Теперь к нему добавился тяжкий стон. Казалось, стонет сама земля, в муках рождая урода-великана. Снег в двадцати шагах от границы озарился зеленоватым, мертвенным светом. Свечение пульсировало, как в лихорадке. У Циклопа заныли зубы. Снег вспучился белесым нарывом; треснуло, сочась гноем, нутро земли. Из адского провала поднялась фигура, закутанная в серую мантию – ни дать ни взять, оплывшая свеча.

– Митра-заступник! – ахнули за спиной Циклопа.

Похоже, Натан сбежал от Вульма, и сейчас жалел об этом.

– Это не он, – бросил, не оборачиваясь, Циклоп. – Это Талел, жрец Сета. Заходил к нам, помню…

– О, Талел! – прошелестел над лагерем голос Вазака.

В разломе горбом выгнулось тело исполинской твари, потекло кольчатыми сегментами. Талел похлопал чудище по лоснящейся спине, как верную лошадь, и тварь с отчетливым скрежетом ушла под землю. А жрец Сета зашагал к башне. В снег грузный некромант не проваливался, и следов за собой не оставлял.

– Земля тебе пухом, Талел! – приветствовал его Тобиас Иноходец. – Как подземные пути?

– Извилисты, но быстры. И тебе легкой иноходи, Тобиас.

– Да будет ловок твой язык!

– Да не отсохнет твоя нога!

Какая из ног имелась в виду, жрец не уточнил. Талел вошел в очищенный от снега круг, и рядом тут же оказался Вазак; что-то горячо зашептал учителю на ухо. Талел слушал, благосклонно кивая. Затем, жестом остановив Вазака, отправился приветствовать чародеев.

– Ну что? – громко спросил кто-то. – Достаточно ли нас собралось?

– Достаточно, – согласились вразнобой.

– Ставим барьер?

Хаотическое бурление замерло. Восемь магов двинулись к границе, безошибочно разделив пространство на равные сектора. Циклоп ощутил легкий укол любопытства: что сейчас произойдет? И как станет перемещаться Н'Ганга? Черная голова колдуна начала пухнуть, превращаясь в темное облако. До слуха Циклопа донеслось нарастающее гудение. Пчелы! Черные пчелы джунглей Ла-Ангри, что любят гнездиться в черепах убитых ими тварей. Циклоп напрягся, готовый в любой миг юркнуть внутрь башни и захлопнуть дверь.

– Бежим! – выдохнул Натан.

Опасения оказались напрасны. Превратясь в гудящий рой, Н'Ганга двинулся к границе круга. Достигнув черты, за которой начинался слой ноздреватого снега, рой завис в воздухе. В нем проступили очертания знакомой головы, но колдун раздумал возвращать себе изначальный облик до конца. Голова была раза в два больше человеческой; внутри нее все время происходило какое-то движение.

– Кан'целлосангвум ашг'орх мадум! – взлетело к небесам.

– Кан'целлосангвум! – подхватили маги.

Их руки плели странные узоры. Из головы Н'Ганги вытянулись извивающиеся отростки, совершая те же движения. Губы магов шевелились, повторяя заклинание. Воздух дрожал и искрил, окружив лагерь зыбкой стеной.

– Мадум!

Капли темной крови, вспыхнув, упали на землю. Воздух, быстро уплотняясь, обрел рельеф и фактуру. Не прошло и минуты, как пристанище чародеев окружил колеблющийся занавес, состоящий из бесчисленных дощечек, скрепленных между собой. Казалось, занавес свисает с самого неба – оттуда, где перламутровыми волнами текло сияние.

Как по команде, маги опустили руки и побрели к шатрам. Пчелиный рой схлопнулся, провалившись внутрь себя; на подставке из тика вновь возникла голова Н'Ганги. Жрец Шамбеже ухмылялся, демонстрируя белоснежные зубы. Симон вернулся на складной стул, и пигмей-слуга вручил старцу миску дымящейся похлебки.

– А я это… – опомнился Натан.

– Наложил в штаны? – спросил Циклоп.

– Хотелось, – признался изменник.

И шагнул ближе:

– Меня господин Вульм прислал. Мы ужин сготовили…

– Где шляется наш брат Амброз?

В голосе Газаль-руза звучало раздражение. Щеголеватый обладатель коллекции перстней сидел на атласной подушке по-ригийски, подобрав ноги под себя. Сидел, не шелохнувшись, с гордо выпрямленной спиной. Лишь губы брезгливо выплюнули порцию слов, и вновь сомкнулись. Напротив Злого Газаля, являя ему полную противоположность, ерзал и вертел головой Вазак. Он впервые участвовал в конклаве магов, и заметно робел: среди собравшихся он был младшим и, пожалуй, слабейшим. Но любопытство оказалось сильнее робости. Вазак жадно впитывал в себя новые впечатления, стараясь ничего не упустить.

Он и ответил Газалю.

– Амброз – королевский маг. Видимо, его задержали дела при дворе.

– И когда же он освободится?

Осмунд Двойной в упор глядел на Вазака, двумя пальцами оглаживая иней бороды. Рыжая шевелюра Двойного костром полыхала в свете лампад. Ученик Талела мысленно проклял свой длинный язык. Сколько раз учитель твердил: «Не отвечай за других. Даже за себя отвечай, если знаешь наверняка – в какую мишень вонзится твой ответ!» Тысячу раз прав ты, мудрый Талел! Вазак – скверный ученик. Сунулся, не подумав, и теперь выглядит дурак дураком перед старшими.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Вазак. – Амброз мне не докладывает.

Тобиас Иноходец ухмыльнулся. И Н'Ганга ухмыльнулся. И еще кое-кто. Непонятно было только: потешаются они над Вазаком, или соизволили оценить его немудрящую шутку?

– Начнем без Амброза?

Тобиас всегда был нетерпелив.

– Амброз объявил Дни Наследования. Известил нас. Он второй из наследников Инес после Симона. Мы оскорбим нашего достойного брата, начав без него, – проскрипел из самого темного угла Максимилиан Древний. Его глаза плохо переносили свет, и Максимилиан окружал себя тенями, сквозь которые можно было различить лишь смутные контуры мага, оплывшего в кресле. Максимилиан был старше даже угрюмо молчавшего Симона Остихароса, и прозвище свое носил едва ли не с начала времен. Никто из собравшихся не помнил его зрелым, или даже пожилым. Тобиас как-то сострил, что Древний – последний из Ушедших.