Нил Шустерман - Разобщённые

В каждой комнате или коридоре, через которые он движется, к Кэму приходит чувство невозвратной потери, но оно уравновешивается ожиданием: впереди ещё так много комнат...

В конце сна он набредает на последнюю дверь — она открывается на балкон без парапета. Кэм стоит на краю и смотрит вниз на клубящиеся облака: те распадаются и соединяются, формируются и пропадают, подчиняясь силе некоего ветра, бушующего в его подсознании. Внутри юноши живёт сотня голосов — это голоса тех, кто является его частями, они взывают к нему, но он не может различить слов — лишь неясный гул. И всё же он знает, чтó они говорят:

«Прыгай, Кэм, прыгай! — твердят они. — Прыгай, ибо мы знаем: ты умеешь летать!»

Утром, всё ещё под впечатлением сна, Кэм изводит себя на физиотерапии как никогда раньше. В мышцах разливается огонь, и боль заживающих ран ощущается слабее.

— Ты сегодня выложился по полной, — говорит ему Кенни, накладывая на суставы Кэма попеременно то холодные, то горячие компрессы — для скорейшего заживления. Кенни, насколько это известно Кэму, был высококлассным тренером в Национальной Футбольной Лиге, но те самые могущественные друзья, о которых говорила Роберта, наняли его, чтобы тренировать одного-единственного клиента, предложив Кенни жалование ещё выше, чем в НФЛ.

— Деньги решают всё, — признался Кенни. — К тому же не всякому и не каждый день доводится стать частью будущей истории.

«Неужели это то, чем я являюсь? — размышляет Кэм. — Будущая история?» Он пытается представить себе, как будет звучать имя Камю Композит-Прайм в классных комнатах будущего, но ничего не выходит. Имя не то. Оно какое-то слишком... клиническое, словно название эксперимента, а не его результата. Его надо сократить. Камю Компрай? Тут же в его голове начинают мелькать образы ревущих авто, носящихся по кривым улочкам приморского городка. Grand Prix. Гран-При. Точно! Camus Comprix — Камю Компри. Непроизносимое S, непроизносимое Х — сколько всего недосказанного... В этом имени скрыто столько же тайн, сколько в самом Кэме.

Он морщится, когда Кенни кладёт лёд ему на плечо, но сегодня даже боль доставляет удовольствие.

— Репа-марафон, больше не корзина! — выпаливает он, потом прокашливается и дождавшись, когда мысль выкристаллизуется, облекает её в подходящие слова: — Мой марафон теперь проще пареной репы! Не чувствую себя опустошённым.

Кенни хохочет:

— А я что говорил? Постепенно станет легче!

В середине дня Кэм с Робертой сидят на балконе, вкушают ланч с серебряных блюд. С каждым днём еда становится всё более разнообразной, но порции остаются очень маленькими. Креветочный коктейль. Свекольный салат. Цыплёнок карри с кус-кусом. Вся эта вкуснятина, блаженство для языка, даёт толчок микро-воспоминаниям, а возбуждённые нервные связи способствуют более интенсивной работе органов чувств, усиливая вкус и обоняние.

— Всё это слагаемые твоего исцеления, — говорит Роберта. — Составные части твоего роста.

После ланча они проводят обычный ритуал за столом-компьютером со множеством картинок, призванных стимулировать его зрительную память. Картинки теперь более сложные. Время таких детских забав, как Эйфелева башня или пожарная машина, прошло. Перед Кэмом таинственные изображения, которые ему надлежит идентифицировать — назвать если не конкретную работу, то хотя бы автора.

Сцены из пьес.

— Кто этот персонаж?

— Леди Макбет.

— Что она делает?

— Не знаю.

— Тогда придумай! Задействуй воображение.

На экране присутствуют изображения людей из различных общественных слоёв, и Роберта просит Кэма представить, кто они, о чём думают. Наставница не разрешает ему говорить до тех пор, пока он не подберёт нужные слова.

— Человек в поезде. Раздумывает, что дома на обед. Наверно, опять курица. Его уже тошнит от курицы.

И тут среди россыпи картинок на столе-компьютере внимание Кэма привлекает фотография какой-то девушки. Роберта прослеживает глазами направление его взгляда и немедленно пытается убрать картинку, но Кэм хватает её за руку и останавливает.

— Нет. Я хочу посмотреть.

Роберта неохотно убирает ладонь от изображения. Кэм подводит картинку к себе, поворачивает, увеличивает... Только взглянув, он понимает: девушка не подозревала, что её фотографируют. Ракурс какой-то странный, наверно, снимали исподтишка. В мозгу вспыхивает воспоминание. Это та самая девушка. Из автобуса.

— Это фото — оно здесь так, случайно, — говорит Роберта. — Не пора ли нам продолжить работу?

— Ещё немного.

Трудно сказать, где сделана фотография. Ясно только, что не в помещении. Пыль, песок. Девушка играет на рояле в тени чего-то тёмного, металлического, нависающего над её головой. Девушка очень красива.

— Подрезанные крылья. Расколотое небо. — Кэм закрывает глаза, вспомнив приказ Роберты сначала подобрать и выстроить слова и лишь потом говорить. — Она как... раненый ангел, упавший с небес. Она играет, чтобы исцелить себя, но она так изломана, что ничто не в силах её излечить.

— Красиво сказано, — не очень убедительно одобряет Роберта. — Давай следующую.

Она протягивает руку и снова пытается убрать картинку с экрана, но Кэм отводит фото в угол стола — наставнице не достать.

— Нет. Останется здесь.

Кажется, Роберта раздражена, что только подстёгивает любопытство Кэма.

— Кто она?

— Никто. — Однако судя по реакции Роберты, это не так.

— Я познакомлюсь с ней.

Роберта горько хмыкает.

— Вот это вряд ли.

— Увидим.

Они продолжают свои ментальные упражнения, но образ девушки не покидает сознания Кэма. Однажды он узнáет, кто она, и встретится с ней. Он научится, наберётся знаний, точнее, организует, объединит и разложит по полочкам всё, что содержится в его разрозненной памяти. И как только он с этим справится, он сможет разговаривать с этой девушкой уверенно, ничего не боясь; он будет в состоянии подобрать нужные слова на каком угодно языке, и тогда он спросит её, почему она так печальна и какая ужасная превратность судьбы усадила её в инвалидное кресло.