Нил Шустерман - Разобщённые

— Будь добр, не говори об этом. Я ем.

Но его не остановить.

— Приют — это не самое лучшее место на земле, я понимаю. Ты вынужден бороться за каждую кроху внимания к себе, иначе жизнь становится простым прозябанием, а это худшее, что только может случиться с человеком.

Риса поднимает на него глаза. Ну и ну. Он сумел выразить точными словами те самые чувства, которые она всегда испытывала в отношении своего детства.

— Ты знаешь, в каких приютах воспитывался? — интересуется она.

— Не сказал бы. Просто в голове мелькают образы, чувства, обрывки воспоминаний, но в моём речевом центре практически нет частей, полученных от государственных сирот.

— Неудивительно. В приютах не слишком-то заботятся о том, чтобы развивать у детей речевые навыки, — усмехается Риса.

— Ты что-нибудь знаешь о себе? — любопытствует Кэм. — Как ты оказалась в приюте? Кто твои родители?

В горле Рисы образуется ком, который она пытается проглотить.

— Эта информация никому не доступна.

— Мне доступна, — говорит Кэм.

При этих словах ею овладевают и опасение, и робкая надежда. Но на этот раз, с удовлетворением отмечает она, опасение сильнее.

— Собственно, мне никогда и не хотелось это знать. Да и сейчас не хочется.

Кэм опускает взор. Он немного разочарован. А может, даже и не немного. Риса неожиданно для себя тянется к нему через стол и сжимает его пальцы.

— Спасибо за предложение. Очень мило с твоей стороны, но... я привыкла. Не надо мне это знать.

И только отпустив его ладонь, Риса осознаёт, что это её первый добровольный физический контакт с ним за всё время их знакомства. Её жест не проходит незамеченным и для Кэма.

— Я знаю, ты любила парня, которого называют Беглецом из Акрона, — говорит он.

Риса старается не выказать своих чувств.

— Мне очень жаль, что он погиб, — говорит Кэм. Риса смотрит на него в ужасе, но тут он добавляет: — Наверно, тот день в лагере «Весёлый Дровосек» был просто кошмаром.

Риса испускает глубокий дрожащий вздох облегчения. Похоже, Кэм не в курсе, что Коннор жив. Значит ли это, что и «Граждане за прогресс» тоже ни сном ни духом? Но об этом лучше не спрашивать, да и вообще на эту тему говорить не стоит — может возникнуть слишком много встречных вопросов.

— Ты тоскуешь по нему? — спрашивает Кэм.

Вот теперь она может сказать ему правду.

— Да. Очень.

Они надолго замолкают. И наконец Кэм произносит:

— Я понимаю, что никогда не смогу заменить его тебе. Надеюсь лишь, что в твоём сердце хватит места и для меня — как для друга...

— Я ничего не обещаю, — отрезает Риса, стараясь не показать, что его слова тронули её.

— Ты по-прежнему считаешь меня уродом? — спрашивает Кэм. — Я всё так же отвратителен тебе?

Риса хочет ответить правдиво, но не может сразу подобрать подходящие слова. Он принимает её молчание за нежелание обидеть его и опускает глаза.

— Понятно.

— Нет, — говорит Риса. — Я не считаю тебя уродом. К тебе просто нельзя подходить с обычной меркой. Это всё равно, что пытаться решить: женщина на картине Пикассо — прекрасна она или уродлива? Не приходишь ни к какому выводу, но не смотреть не можешь.

Кэм улыбается.

— Ты сравниваешь меня с произведением искусства. Мне это нравится.

— Ну, вообще-то Пикассо мне всегда был по барабану.

Кэм смеётся, и Риса невольно заражается его смехом.

В усадьбе над обрывом есть сад, полный искусно подстриженных шпалер и экзотических ароматных цветов.

Рису, выросшую в бетонных стенах городского приюта, нельзя назвать любительницей зелени, но как только ей разрешили выходить в сад, она стала наведываться сюда каждый день — хотя бы только для того, чтобы не чувствовать себя узницей в тюрьме. То, что она снова может ходить, ещё не стало для девушки привычным, и потому каждый шаг по аллеям сада для неё словно подарок.

Однако сегодня она натыкается здесь на Роберту — та, похоже, подготавливает съёмки какого-то видеоклипа: вместе с ней здесь парочка операторов с камерами, а прямо посреди центральной поляны сада торчит не что иное, как старое инвалидное кресло Рисы. Его вид вызывает у девушки прилив эмоций, в которых она не сразу может разобраться.

— Вы не могли бы сказать мне, что здесь происходит? — спрашивает она, впрочем, не до конца уверенная, что ей так уж хочется это знать.

— Ты встала на собственные ноги уже почти неделю назад, — поясняет Роберта. — Пора тебе приступить к оказанию услуг, о которых мы с тобой договаривались.

— Благодарю вас, вы очень удачно подобрали слова. Я сразу почувствовала себя проституткой.

Кажется, Роберта сейчас вскипит, но она быстро овладевает собой.

— Я вовсе ничего такого не имела в виду. У тебя просто талант всё перекручивать. — Она подаёт Рисе лист бумаги. — Здесь твоё выступление. Сейчас ты запишешь ролик для социальной рекламы.

Риса не может сдержаться и хохочет:

— Меня что — будут показывать по телевидению?!

— И в газетах, и в Сети. Это — первый этап в наших планах относительно тебя.

— Да что вы? А какие ещё этапы?

Роберта оскаливает зубы:

— Узнаешь, когда время придёт.

Риса читает написанное, и в солнечном сплетении у неё разливается холод.

— Если ты неспособна выучить эти строки наизусть, мы заготовили карточки-подсказки, — говорит Роберта.

Риса вынуждена прочитать текст дважды, чтобы убедиться, что глаза её не обманывают.

— Нет! Нет и нет! Я не буду это читать, и вам меня не заставить! — Она комкает бумагу и бросает её себе под ноги.

Роберта с полным самообладанием раскрывает папку и протягивает ей другой листок.

— Пора бы тебе уже запомнить, что у нас всегда есть копии.

Риса отказывается взять бумагу.

— Как вы смеете заставлять меня говорить такое?

— Не надо разыгрывать из себя оскорблённую добродетель. Там нет ни слова неправды.

— Дело не в словах. Дело в том, что между строк!

Роберта пожимает плечами.

— Неважно, кто там что прочтёт между строк. Здесь всё правда. Люди услышат то, что ты скажешь, а выводы пусть делают сами.

— Не пытайся задурить мне мозги, Роберта. Я не так глупа и наивна, как ты полагаешь.

Выражение лица Роберты резко меняется, как будто с него спадает маска. Время уговоров и манёвров кончилось. В голосе женщины звенит лёд:

— Ты будешь делать то, чего мы от тебя потребуем! Или ты забыла наш договор?.. — Это угроза, завуалированная, словно прикрытая тончайшим шёлком. И тут в наступившей тишине раздаётся голос:

— Какой договор?

Обе поворачиваются и видят идущего по аллее Кэма. Роберта обжигает Рису предостерегающим взглядом, и Риса молча опускает глаза.

— Касающийся её позвоночника, конечно, — объясняет Роберта. — В обмен на чрезвычайно дорогой орган и проведённую по последнему слову хирургической науки операцию Риса согласилась стать частью большой семьи «Граждан за прогресс». А каждый член семьи должен исполнять свою роль. — Она снова протягивает Рисе листок с текстом. Девушка понимает — выбора у неё нет. Она переводит взгляд на людей с камерой, затем обратно на Роберту.