Олег Маловичко - Исход

Настойка разморила. В печке щелкали дрова. Было тепло и уютно. Свечи давали неяркий свет, не доходивший до стен, и темные углы казались зловещими.

Они разговаривали.

— Лет пятнадцать назад, в Лефортово… У меня там девушка жила, — говорил Денис, — я приехал вечером, пошел от остановки пешком. Был октябрь, темнело рано. Ехал в сумерках, а к дому подходил уже ночью. Фонари не горели. Свет был только от маленького магазина в подвале. Я пошел туда купить вина. И увидел, как двое пацанов, лет шестнадцати, избивали третьего. Забивали насмерть. Я стоял и смотрел. А потом развернулся и пошел за дом, прочь. И все это время, пока не завернул за угол, старался идти медленно, неслышно, и боялся, что они меня заметят.

— Ты мог бы позвонить.

— Пришлось бы объяснять ментам, почему я, здоровый парень, не вмешался. А пока они доехали, его б убили. Но больше всего я боялся, что меня зло отметит. Оно не трогает трусов. А если ты задеваешь его, оно замечает тебя, и все, ты на крючке. Я боялся зла.

— Но меня-то ты спас.

— И убил человека.

— Плохого.

— Если мы хорошие. Вчера меня пытались убить. Просто так. Я шел по обочине, а он хотел сбить меня, а когда не получилось, стал стрелять, но стрелял плохо, совсем не умел. Я выстрелил в ответ, кажется, задел, и он убрался. Люди стали убивать вперед. Заранее. Не на угрозу, а на всякий случай. Он увидел меня и решил убить, пока я не убил его.

Они выпили еще, и разговор зашел о чем-то другом. Вскоре, как часто бывает в таких обстоятельствах, стали рассказывать о детстве, юности.

Они смеялись и говорили взахлеб, перебивая и подсказывая друг другу, хором договаривая конец фразы.

Неправда, что любви не бывает или что она проходит через год, и неправда, что нет подходящих друг другу людей и что надо любить того, кто рядом, а не искать недостижимого. Люди устают искать и боятся одиночества, и любят силой того, кто рядом; но есть и искра, и она бывает, и они сейчас высекли ее.

Они встретились. Они созданы друг для друга. Эта любовь освободит их.

Она смотрел на его руки и глаза. Это был ее мужчина. Тот, которого она ждала всю жизнь, чьи черты искала в случайных спутниках, за которые цеплялась, найдя хоть одну.

Он видел ее улыбку. И понимал, что любовь поглотит его, сделай он хоть шаг, и станет его воздухом, без которого он задохнется. Она была рекой, из которой не выйти. С ней нельзя было — наполовину.

Они растворятся друг в друге, и станут взаимными смыслами. Каждый из них для другого — ключ, который откроет спавшую душу.

— Здесь можно жить, в принципе, — сказала она.

Они сидели на кроватях, друг против друга, хмельные, чистые, влюбленные, и он понял, что она хотела сказать. Надо было пойти к ней и провести рукой по ее щеке, и поцеловать, и стать единым с ней. Он сказал:

— Спокойной ночи.

Он устал и хотел спать.

Маша проснулась от запаха.

— Сегодня суперзавтрак, — сказал Денис, — кофе и яичница с тушенкой.

— Где яйца взял? — спросила она, и оба рассмеялись.

Он взболтал омлет из яичного порошка, сухого молока и воды. Толстый желтый блин на сковороде видом напоминал застывшую строительную пену, а вкусом — резину. Волокна тушенки окружали блин полукругом, как волосы — лицо, и они назвали омлет китайцем.

— Я, наверное, первой пойду, — сказала Мария, — а ты завтра. Или наоборот.

Он не спросил почему. И сейчас было больно расставаться, но стоит привязаться — не смогут друг без друга. У него семья. У нее, наверное, тоже кто-то есть.

Дождя не было. Через час Марию подобрала машина. В ней ехали муж и жена, обоим под сорок, похожие на учителей. Муж улыбался Марии, жена смотрела строго и подозрительно. Муж сказал, что Москва, в тщетной попытке удержать власть, направила в ближние области армию из снежков, армейских, и прочего сброда. Они стреляли, в них стреляли в ответ, насилие возрастало на насилие, и жестокость множилась в порочной закольцовке.

— Лучше не говорите, что из Москвы, тем более офицер. Разговаривать не будут, шлепнут сразу. Затеряйтесь пока. Или совсем. Вы на мою не обижайтесь, — хохотнул муж, обернувшись на заднее сиденье, к Марии, — она все время такая. Это ее идея была вас взять. Кто вы, забыл, откуда?

— Из Зарайска, — сказала Мария, — беженка.

Водитель удовлетворенно кивнул.

Через пять дней она снова была в Кармазине, и здесь узнала, что Крайнев не вернулся, а жена, сын и их друг уехали в «Зарю», и что у поселенцев большие проблемы с яшинскими бандитами, и что уже стреляли , но обе стороны не лыком шиты, и никто никого не победил, и, может, не победит, но воевать будут, точно.

Следовало вернуться в Москву. Но она продолжала оставаться в Кармазине из глупого упрямства. Убить Крайнева стало ее манией. Внутренний голос, раньше являвшийся только ночами, осмелел и стал громче. Останься, говорил он Марии. Ты должна быть здесь, это твое место, предназначение и судьба.

Семья оставила Крайневу записку в двери — значит, ожидалось, что он придет. Дом напротив пустовал, старый, деревянный. Маша заняла в нем квартиру с окнами на бывшее крайневское жилье. Она не могла наблюдать за домом все время и уповала, что визит Крайнева, если вообще состоится, попадет на ее дежурство.

После отлучки или утром, проснувшись, она заходила в дом и проверяла записку. Белый лист торчал в двери.

В Кармазин с юга ворвалась бригада из армии Мамедова. Всю ночь стреляли. Утром мэр откупился продуктами. К вечеру на город напали дезертиры, пьяные и грязные. Захватили мэрию и милицию, и склады. Их было много, но воевать они не умели. Найдя спирт, перепились, и ополченцы выбили их к утру, вывели за город и там расстреляли. Людей в этих схватках не берегли. Народ стал уходить из Кармазина по деревням, но через несколько дней напуганные люди возвращались и говорили, что в деревнях вообще ад. А здесь еще ничего.

Проснувшись, Мария прошла в дом напротив и убедилась, что белый лист по-прежнему в двери. У меня нет еды, подумала она. Нужно пойти на рынок и что-нибудь выменять.

Она получила за карреровский браслет банку растворимого кофе, кирпич плохого хлеба, сырого и серого, бутылку молока, коробку овсянки и десяток картофелин. Она положила все в картонный ящик и пошла домой, неся ящик перед собой.

Денис шел ей навстречу, по той же стороне улицы, но смотрел в землю, думая о своем. Она не сразу узнала его — он похудел и был сед, и постарел лет на десять за эти две недели. Он прошел бы мимо, не окликни она его.

— Привет, ты что здесь делаешь?

Он посмотрел на нее и улыбнулся. Она тоже улыбнулась и впервые за долгое время испытала смущение, девичье, заставляющее алеть щеки и перехватывающее дыхание. Стояла и краснела, как дура, и не знала, что сказать.

— Привет, — сказал он.