Олег Маловичко - Исход

У них был свободен один час, с девяти до десяти, от ужина до отбоя. В этот час Инга мыла посуду. Али ей помогал.

Она жила здесь с конца июня. Муж говорил, пока нет работы и вся эта кутерьма в Москве, могут отдохнуть, как давно хотели, вдвоем, с лодкой и палаткой. Нашли поляну на берегу, у леса. Плавали, купались, и он рыбачил, пока она варила на костре кофе.

Потом навстречу их лодке по реке прошла моторка, где сидел Малой. Он посмотрел на них тяжело и недружелюбно и не ответил на приветствие. Его лодка ушла, и успокоилась вода, растворив пенный след, а супруги захихикали, и муж изобразил Малого, нахмурившись и надув губы.

Малой и Макарыч пришли на следующий день, мужа убили, а ее забрали.

— Витя пытался с ними разговаривать, а они вязали нам руки. Почему мы их слушали? Надеялись обойдется. Губит не страх, а надежда, что обойдется.

Малой поселил ее на первом этаже и на третью ночь стал с ней жить. Танька ревновала и плакала. Инга бежала, но сразу поймали. Малой обиделся . Говорил с ней всю ночь и плакал. Он ей открылся, а она его предала.

— Я бежать хочу, — прошептал Алишер, — пойдешь со мной?

Он не знал, зачем врал. Он не собирался, но что-то нужно было сказать, а говорить, что все наладится, глупо, вот он и сказал, что бежит.

Инга кивнула, медленно, боясь быстрым движением спугнуть сказанное.

— Куда?

— Есть место. Километров двести.

Ложь обросла мясом и перестала быть ложью. Он взял ношу и должен был тащить.

После отбоя свистнул Игорю и спросил, не присоединится ли.

— С ума сошел? Она тормознутая! Она тебя свяжет по рукам и ногам — раз, Малой ее не найдет — не успокоится — два.

— Ты же хотел бежать.

— Когда все готово будет. Все-все, понял? Может, в сентябре. Может, перезимовать придется. Надо все распланировать.

Наступила среда, и их разбудил рев. Они сгрудились у узких окон и в сером утреннем свете увидели, как Татьяна, босая, тряся грудями, животом и задом бегает в белой комбинашке по огородам, а Малой, в майке и блеклых трусах, идет за ней с ремнем и лупит бляхой. Когда нагнал улепетывавшую на четвереньках Таньку и зажал ногами ее бока, так, что оба стали похожи на лошадь и привставшего в стременах седока, и начал хлестать ее по спине и по заду, Макарыч крикнул:

— Хватит! Хорош, в дом…

Малой пошел к дому, высматривая, чтобы не наступить на морковь. Танька, отдышавшись, рванула за ним и обняла сзади ноги. Малой оттолкнул жену, наклонился над ней и выматерился.

Когда Инга вышла из дома, на ее правой щеке был закрепленный полосками пластыря бинт, и казалось, к ней прилип брошенный и расплющенный ударом снежок. Она вынесла белье, на котором виднелась кровь, и замочила в тазу.

В перекур рассказала, как на рассвете к ним прокралась Танька и стала резать Инге лицо, суке, чтобы не была такой смазливой. Слава богу, только щеку покарябала.

— Сейчас напились и помирились. На кухне сидят, целуются. Сделала им яичницу, подаю, она говорит — ты, сучка, не думай, что все закончилось. Я тебя со свету сживу.

— В бане хозяйской, на полке, за свечками, пачка старых лезвий. Сможешь взять?

— Да, наверное. Зачем?

— Достань. Завтра бежим.

Малой пришел к ней. Пьяная Танька отключилась, и весь день спала. Он тоже был пьян и сразу уснул. Макарыч читал на веранде. Инга поднялась в спальню молодых и взяла со столика ключи Малого. Танька не шелохнулась, хрипло и тяжело дыша, и у Инги мелькнула мысль взять на кухне нож.

Она вернулась к себе, улеглась рядом с Малым и набросила его руку поперек своей груди. Перед тем как лечь к ним заглянул Макарыч. Инга сделала вид, что спит. В комнате пахло перегаром и потным телом Малого.

Инга подождала час, а потом еще и тихо, медленно, не дыша, встала, сунула ноги в кроссовки Малого и пошла к сараю. Повернула ключ в замке и открыла дверь. Алишер ждал.

— Кто хочет, может с нами, — шепнул в заспанную темноту сарая. Не ответили. Оставил дверь открытой.

Она захватила нож, а он сжимал в руке лезвие. Не пошли к воротам из-за собак. Прошли мимо котлована к стене. Алишер с вечера приставил к ней сколоченную из досок подставку для кирпичей, чтобы не мешала ходить. Никто не заметил. Теперь взобрался на нее, подал руку Инге и поднял следом. Доски скрипнули, и они замерли, ожидая лая, но обошлось. Он подсадил Ингу, и она взобралась на забор, развела руками кольца проволоки, пролезла на другую сторону, легла на поперечину животом и подала руку. Алишер подтянулся, и они спрыгнули на землю по ту сторону.

Свобода встретила прохладой и сыростью.

В лес бежали через заросшее травой и сорняком поле. Трава опустилась под тяжестью росы, и их обувь и ноги ниже колен стали мокрыми. Была полная, низкая луна, и они бежали, высоко поднимая ноги, и мокрая трава влажно шелестела от их движений. У нас два часа пока проснутся, думал Алишер, и мысли шли в такт с дыханием — два-ча-са, два-ча-са, два-ча-са. Лес густой, много бурелома, они не сунутся ни на машинах, ни на лошадях. Значит, ноги против ног. А кто у них бегун, как Алишер? Ни-ко-го, ни-ко-го.

Поле кончилось, начался лес. Влетев в него, Инга остановилась, уперла руки в бедра и засмеялась через прерывистое дыхание.

— Инга, ты чего?.. Что ты делаешь? — Он тоже остановился.

Она схватила его за щеки, притянула к себе и поцеловала — без страсти, как целуют детей, потерлась носом о его нос и засмеялась. Он засмеялся тоже. От бинтов Инги пахло лекарством.

— Свобода, господи! — прошептала она. — Пойдем…

Они опять двинулись, на этот раз медленнее, настраиваясь на долгий бег. Шли на северо-восток — Алишер чувствовал направление, будто в мозгу был компас. Он знал, что через три часа упрутся в железку и должны перебежать, и через равнину — снова в лес.

Ветер донес собачий лай.

Он шел по запаху.

Где пахло трупами, были люди.

Он подбирался и смотрел через траву, кто.

В Путятине к свалке подъехал грузовик, и солдат в выгоревшей защитной куртке стал ругаться с рабочими, кому разгружать, и как-то договорились. Откинули борт, и на землю высыпалось несколько трупов. Другие хватали крючьями и стаскивали, пока не освободилось место, чтобы забраться в кузов и бросать оттуда.

К Ельникам даже не приблизился. Оттуда слышались взрывы. Был вечер, и уже стемнело, но там было светло от взрывов и стрельбы, и свет дрожал. Больше всего, удивился Али, это было похоже на карнавал.

Нельзя было идти по городам, и Али пошел через деревни.

В этой, как и в двух других до нее, никого не было. Он хотел есть, он ни хрена не ел, кроме ягод, уже три дня, и если дальше так пойдет, он вырубится где-нибудь в лесу и сдохнет, а его тело расклюют вороны и сожрут лисы-падальщицы.

Во дворах росли яблони, но он не мог на них смотреть. Каждый раз после этой кислой зелени его так пробивало, что он терял куда больше, чем получал.