Алла Дымовская - Наледь

— Вы, уважаемый Морфей Ипатьевич, есть Церковь. Не та, в коей попы с панагиями за длинный рубль псалмы гнусаво тянут, и не та, где на сиротские денежки иеромонахи в хоромах лодыря гоняют, — скороговоркой начал Яромир. — Но та, что в сознании народном отложилась как вера в единственное спасение и утешение, оттого никакие попы ей не надобны, лишь смотритель, — сказал так и гневно добавил: — Попы те среди «приблудных» под иными личинами. Вы, верно, слыхали о безобразиях в «Эрмитаже»?

— Как же! Басурманин пересказал. Правда, с чужих слов. Но суть от этого для меня не стала менее ясна, — покорно и в то же время излишне нервно сознался Двудомный. Фуражка теперь так и плясала в его руках, будто живая — Морфей Ипатьевич явно не считал признания господина сторожа безопасными для себя. — Допустим, вы угадали. Допустим, открытия ваши неоспоримы. Я не понимаю лишь одного: с какой потаенной целью вы нынче пришли ко мне? В Бога уверовать я вам не помогу ни в каком случае, не моя это стезя — читать проповеди. Да и не проповеди вам нужны. Так что же?

— Кругом меня умирают люди. — Пусть не вполне люди, но Яромир не захотел уточнять. Иначе подобное соотнесение умаляло бы его невольную вину и значительность происходящих в городе трагедий и смертей. — Я знаю, они умирают кругом меня.

— Вокруг вас? — недоуменно переспросил Двудомный. В полной растерянности он нахлобучил форменную фуражку кощунственно задом наперед и, кажется, не заметил этого.

— Нет, вы не поняли. Именно кругом меня. Я будто центр, в котором, как в точке, сходятся радиусы этого круга. Будто я и есть генератор этих круговых смертей. — Яромир попытался по возможности доступно изложить свои не то что непростые, но довольно бредовые мысли.

— Я вот жив. Стою подле вас и жив, — робко заметил ему Двудомный. Большую часть происходящего разговора он смотрел исключительно себе под ноги, в смятении ковырял острым носком шеврового сапожка край деревянной шпалы.

— Это потому, что вы не вполне принадлежите ни моему кругу, ни городу Дорог, — напомнил ему Яромир.

— Полно, какой там город! Городок, городишко! В четыре улицы и десять переулков! — Морфей Ипатьевич задергался, закашлялся на последних словах, будто разоблачил страшную тайну и задним числом испугался доноса.

— В ваших масштабах, возможно, и так. Но поскольку вы сами, уважаемый Морфей Ипатьевич, занимаете весьма скромное, пограничное пространство между небом и землей, не стоит привередничать. — Яромир начал терять терпение и оттого вдруг сделался резок с испуганно взиравшим на него смотрителем. — Отнюдь даже не препираться сюда пришел, а искать помощи.

— Какую же помощь я могу оказать, если безвылазно сижу на станции? — прошептал бедный Морфей Ипатьевич и съежился, будто в ожидании гневной пощечины. — Я не вправе позволить вам втравить себя в историю, поймите, наконец!

— Историй и без вас хватает, — сказал Яромир не без суровости, чтобы подчеркнуть особенность следующих своих слов: — Было мне пророчество. Или научение. Давно, еще в день первого снега. Но лишь теперь я придал ему нужное значение. «Когда достигнет Смерть порога, ты обретешь свой путь от Бога!»

— Узнаю Ханумана. — Двудомный плаксиво скривился, видимо, пророчество, полученное от Царя Обезьян, обрадовало его мало.

— Узнаете, и хорошо. Но дело не в этом. — Господин сторож опустился умышленно до задушевно-конфиденциального тона, пугать и далее станционного смотрителя показалось ему занятием недостойным. — Видите ли, у Смерти в гостях я уже побывал и даже держал с ней совет. Теперь очередь за Богом сказать свое слово. Поскольку вы есть его полномочный представитель.

— Да не представитель я! — натурально взвыл Морфей Ипатьевич, казалось — еще миг, и несчастный станционный смотритель падет перед Яромиром на колени. — Не представитель! Я есмь порождение мысли человеческой и более ничто!.. То бишь, никто, — добавил он уже обреченно-спокойным голосом.

— Как это? — в свою очередь опешил господин сторож. И задал бесконечно дурацкий вопрос: — А Бог где?

— Где, где! Ответил бы я вам, да положение не позволяет! — вспылил Двудомный, будто бы враз перестав опасаться неловкого своего визитера. — Вы же сторож на кирпичном заводе, не я!

— Вы намекаете мне, что..? — Яромир не осмелился досказать начатую в ужасном прозрении фразу до конца.

— Намекаю, как же! Прямо говорю. Все врожденная людская бестолковость. Под носом у себя ни зги не видят, а за семь верст ради чужого киселя шастают. — Двудомный, словно утративший силу святой дух, опустился с мягким плюхом на деревянную рельсу. Вновь стащил с головы неправильно надетую фуражку, положил перед собой на снег, как если бы намеревался испрашивать у прохожих милостыню. — Крест — он крест и есть. Время и Смерть. Церковь и Бог — Человек и Вечность. Вы думали, завод ваш кирпичи глиняные выпекает? Глиняные-то они глиняные, как и положено, да только не кирпичи. В души ваши Он зрит с небес и после производит неизреченную силу, которая направляет исторический ход событий. Из вас и для вас. В смысле, для человеков. Оттого на заводе никто из универсалий в сторожах ходить не может. Нечего Ему в нас выглядывать… А вы как думали? Так-то, по кирпичику, с миру по нитке, каждому обществу свое… — Двудомный от словесной беспомощности развел руками.

— Я понял, кажется. Если сторож вступит в пределы завода во время неурочное, так сказать, когда процесс на ходу, то мысли и желания его наложат отпечаток на всю матрицу универсалий. Что приведет к искажению реальности. — Яромиру в самом деле все вдруг стало ясно.

— Верно. Сторож лишь замок, запирающий и завершающий дверь. Поэтому едва только возьмет на себя роль ключа, как тут же равновесие нарушится, — подтвердил догадку Морфей Ипатьевич. — Вся загвоздка в том, что вы отнюдь не нарушили равновесия сил. Его порой нарушать даже и полезно… Но нет. Вы эти самые силы попросту устранили. И теперь нас пожирает ноль, то есть бессистемный хаос. Что же, по вашей вине одной людской формацией и одним городом универсалий в этом мире станет меньше.

— Но я не хочу! — закричал в ответ Яромир, и стон его раскатился далеко за пределы станции. — Помогите, Морфей Ипатьевич, дорогой! Подскажите, ради Бога, вашего и моего, как мне запустить завод вновь?

— Точного рецепта у меня нет, — устало пожал плечами Двудомный, — поскольку его и быть не может. Но кое-какая мыслишка имеется. Мир Божий во все времена спасали праведники. Надо лишь найти настоящего, чистого душой. Тогда простятся все грехи, и Господь вновь призрит на вас.

Морфей Ипатьевич поднялся с усилием и, не обращая более внимания на Яромира, как ни в чем не бывало, принялся неспешно за снегоуборочную свою работу. Господин заводской сторож несколько времени постоял, устремившись взором вдаль, — перед ним, за строго проведенной чертой сугробов, простиралось летнее поле цветущих трав, контраст был столь велик, что у Яромира не скоро нашлись силы оторваться от бесцельного созерцания.