Пер Валё - Безжалостное небо

— Леди и джентльмены! — так начал свою “тронную” речь Бойль.

Хокинс оглядел бледные нагие тела, лохматые гривы волос, длинные грязные ногти “джентльменов” и блеклые, некрашеные губы “леди”. “Хотел бы я знать, — подумал он, — насколько я сам похож на джентльмена”.

— Леди и джентльмены! — повторил доктор. — Мы, как вам известно, были избраны в качестве представителей человеческого общества на этой планете. Я предлагаю на этом первом заседании обсудить наши шансы выжить не столько как отдельные личности, а в целом как человеческая раса…

— Мне бы хотелось спросить у мистера Хокинса, какие у нас шансы выбраться отсюда? — закричала с места одна женщина, член конгресса, сухая, как щепка, старая дева с проступающими ребрами и позвонками.

— Почти никаких, — отвечал Хокинс. — Как вам известно, корабль во время перелета с одной звезды на другую теряет всякую связь с другими системами. А потом, когда мы сбились с курса и нам пришлось совершить вынужденную посадку, мы хотя и послали сигнал бедствия, но не могли сообщить наши координаты, потому что сами не знали, куда нас занесло. Больше того, мы даже не знаем, принял ли кто наш сигнал.

— Мисс Тейлор и вы, мистер Хокинс, — прервал раздраженно Бойль, — вынужден напомнить вам, что здесь я председатель и вам слова не давал. Потом у нас будет время для прений по общим вопросам.

— Как большинство из нас понимает, — продолжал дальше свою речь доктор, — возраст данной планеты соответствует возрасту Земли каменноугольного периода. Установлено, что никакие живые существа, угрожающие нашему существованию, здесь еще не обитают. Конечно, к тому времени, когда такие виды появятся — нечто вроде гигантских ящеров триасового периода, — нам надо упрочить свое положение…

— К тому времени мы уже будем в могиле! — выкрикнул какой-то мужчина.

— Это верно, мы, конечно, умрем, — согласился доктор. — Но наши потомки, всего вероятней, будут здравствовать, так что мы уже сейчас должны решить, каким образом обеспечить им как можно больше преимуществ. Язык, который мы им завещаем…

— Док, о языке потом! — закричала еще одна женщина, маленькая стройная блондинка с решительным выражением на лице. — Вопрос о потомстве — вот что мы должны сейчас решить. Я представляю женщин, способных рожать (таких у нас, как известно, пятнадцать человек). Скажите, можете ли вы, как врач, гарантировать — помня, что здесь нет ни медикаментов, ни соответствующих инструментов, — что роды пройдут нормально?

Вся помпезность соскочила с Бойля, словно износившаяся тога.

— Буду откровенным, — начал он. — У меня нет, как вы, мисс Харт, правильно изволили заметить, ни лекарств, ни инструментов. Но заверяю вас, мисс Харт, шансов, что роды пройдут нормально, без ущерба для здоровья, здесь намного больше, чем было на Земле, скажем, в восемнадцатом веке. Скажу почему. На этой планете, насколько мне известно, а мы здесь живем уже достаточно долго, чтобы установить это, нет никаких микробов, опасных для человека. Если бы они были, то к этому времени мы все превратились бы в ходячие гнойники. Большинство из нас давно бы уже погибло от сепсиса. Полагаю, я ответил на ваш вопрос.

— Я еще не все сказала, — заявила блондинка. — Тут есть еще один момент. Нас в колонии пятьдесят три человека, женщин и мужчин. Из них десять пар состоят в законном браке — о них мы говорить не будем. Остаются тридцать три человека, из них двадцать мужчин. Двадцать против тринадцати (как видите, женщинам не всегда не везет). Конечно, не все мы юны и очаровательны, но мы все женщины. Так вот, какую форму брака мы установим? Единобрачие или полиандрию? [6] Многомужество.

— Разумеется, единобрачие! — воскликнул высокий худощавый мужчина — единственный человек, на котором было нечто вроде набедренной повязки, если так можно назвать обвязанные виноградной лозой иссохшие листья папоротника.

— Что же, пусть будет так! — сказала девушка. — Моногамия так моногамия! Я сама за это. Но не вызовет ли такой брак каких-нибудь эксцессов? Женщина так же может оказаться жертвой убийства из-за ревности, как и мужчина, а этого не хотелось бы…

— Что вы предлагаете в таком случае, мисс Харт? — спросил Бойль.

— А то, док, что раз речь идет о браке с целью продолжения рода, то любовь надо отбросить, как ненужный атрибут. Если двое мужчин претендуют на одну и ту же женщину, то пусть решают спор поединком. Победитель получает девушку, и она остается навеки с ним.

— Естественный отбор, значит, — пробормотал доктор. — Что же, я не против… но ваше предложение придется вынести на общее голосование.

На вершине холма, неподалеку от лагеря, имелась небольшая ложбинка, нечто вроде естественного амфитеатра. Зрители расселись по краям, тогда как на самой арене осталось четыре человека. Одним из них был Бойль. Он обнаружил, к своему неудовольствию, что в его функции главы государства входят и обязанности спортивного судьи: по всеобщему мнению, он лучше других мог судить, когда следует прекратить бой, чтобы никто из дерущихся не стал навеки калекой. Там же была девушка, та самая блондинка Мэри Харт. Девушка причесала свои волосы какой-то сучковатой палкой. Теперь в руках она держала венок, сплетенный из желтых цветов, которым собиралась увенчать победителя. “Интересно было бы знать, — подумал, глядя на нее, Хокинс, пока сидел рядом с другими членами конгресса, — что это — страсть к земным свадебным обрядам или зов крови к давно отмершему звериному прошлому?!”

— Жаль, что эта безмозглая плесень сожрала все наши часы, — промолвил какой-то толстяк слева, — а то можно было бы отмечать раунды, как в настоящем боксерском матче.

Хокинс кивнул головой и взглянул на находящихся в центре арены четырех человек: на гордо посматривающую по сторонам первобытную женщину, на преисполненного самодовольством старика доктора и двух мужчин, чьи лица обросли черными бородами, а голые тела сверкали белизной. Он знал обоих: Феннет, младший офицер с несчастной “Полярной звезды”, и Клеменс, геологоразведчик вновь осваиваемых планет

— Будь у нас деньги, я бы поставил на Клеменса, — весело сказал толстяк. — У вашего офицера столько же шансов победить, сколько найдется снега в аду в жаркий июльский полдень. Он приучен к честной борьбе, а Клеменс привык драться с подвохами.

— Феннет в лучшей форме, — заметил Хокинс. — Он ежедневно делает утреннюю гимнастику, а ваш Клеменс только и знает что ест да спит. Посмотрите, какой у него живот.

— Ничего плохого в здоровом брюхе не нахожу, — возразил толстяк, похлопав по своему толстому животу.

— Итак, не кусаться и глаза не выцарапывать, — внушительно провозгласил доктор. — И пусть победит сильнейший!