Юрий Козлов - Ночная охота

Антон часто думал об Антарктиде. Там — внутри стометрового круга смертельного излучения — жили по другим часам. Иногда Антону казалось, что принцип мироустройства, в сущности, один. Антарктида — тот же особняк (правительственный квартал), только за куда более непреодолимым — стометровым — забором. Но как тогда быть с идеями — воскрешения всех мертвых и каждому по потребностям? Неужели точно так же, как с идеями свободы, демократии и частного предпринимательства? В особняках элитного квартала столичного города провинции «Низменность-У1, Pannonia» никто всерьез не говорил о свободе, демократии и частном предпринимательстве. В Антарктиде, если верить Елене, возводили на Южном полюсе дворец для последнего в истории КПСС съезда воскрешенных и живых коммунистов, отпускали в супермаркетах товары без денег. «Но ведь и у нас, — подумал Антон, — каждый свободен делать что хочет, избирать и быть избранным в органы власти, покупать и продавать акции, то есть непосредственно участвовать в экономическом процессе».

Что-то тут было не так. Отсутствовало некое важное звено, без которого разрозненные умозаключения не сковывались в единую цепь. Антон не сомневался, что вдохнуть жизнь в ту или иную идею может один лишь Бог. Помещаемые на знамена и банкноты профили и лица реально существовавших людей здесь ни при чем. Как будто стояло две свечи: свободы и коммунизма. Отчего-то одна была погашена могучим ветром, другая — бережно вставлена в белый ледяной подсвечник. Антон склонялся к мысли, что Господь ошибся. И еще склонялся к мысли, что Он хочет исправить ошибку.

От Золы он узнал, что в городе имеется библиотека, где хранятся книги.

— Сколько там? — спросил Антон.

— Охранников? — спросила Зола.

— Книг!

— В зале не очень много, — ответила Зола. — В подвалах тысячи. Я однажды спускалась туда со старичком Монти.

— Так много? — растерялся Антон. Ему потребовалось два с половиной месяца, чтобы дочитать «Дон Кихота» до середины. Что же делать, если книг тысячи? Антону было трудно вообразить себе человека, сочиняющего книги. Наверное, сочинители книг были похожи на мифических «электронных людей», появляющихся, по слухам, во время грозы возле компьютерных центров, ядерных электростанций, линий электропередачи, одним словом, возле сильных источников энергии. Чего-то они там искали, эти не касающиеся земли люди, как бы нарисованные в воздухе светящимися фломастерами, без труда проникающие сквозь бетонные и металлические стены. Они не питали враждебных чувств к обычным — живым — людям, но иногда, когда что-то сильно их пугало, электронные люди кидались прочь, не разбирая дороги, и тогда им случалось пролетать сквозь живых людей, которые сначала падали без чувств, а затем тихо сходили с ума. Антон не знал ни одной книги, где бы описывалась современная жизнь. Откуда же тысячи? — Меня туда пустят? — спросил он.

— В зал, скорее всего, пустят, — предположила Зола, — а чтобы попасть в подвал, надо иметь разрешение из центра. Сначала направляешь туда анкету-запрос. Потом они присылают специальную карточку с твоими магнитными отпечатками пальцев. В подвале электронный — шестого уровня секретности — замок. Зачем тебе в эту пыль? — сладко потянулась Зола.

Антон подумал, что там, где отпечатки пальцев, ему не светит ничего, кроме тюрьмы.

— А Монти зачем?

— Монти! — хмыкнула Зола. — Мы там одну такую книжечку углядели… Вся обложка в драгоценных камнях, как небо в звездах. Чего ей там пропадать?

— Значит, у Монти был пропуск? — спросил Антон.

— Значит, был, — ответила Зола.

— Как он получил? Ведь он, если я не ошибаюсь, занимался продовольствием?

— А черт его знает!

— Вспомни, — попросил Антон.

— Разве вспомнишь? — вздохнула Зола. — Когда это было… Я уже забыла, — прикоснулась щекой к плечу Антона, — какой он, этот старый хрыч Монти…

Они сидели, свесив ноги, на краю бассейна. В воде ноги как бы преломлялись, меняли угол — изящные точеные пепельные ноги Золы и белые в синяках, шрамах и кровоподтеках ноги Антона. Ноги пошевеливались в воде. Пепельные искали случая прикоснуться к белым. Белые вели себя индифферентно. Антону казалось: существуют две Золы. Одна рядом — много спящая, сладко пьющая и жирно едящая, на глазах толстеющая и тупеющая от горизонтальной жизни. Другая — умная, отважная, ловкая, гибкая, сильная, читающая и много знающая — как бы скрывалась под пеплом первой. Антон хотел разгрести пепел, добраться до милой его сердцу сущности подруги. Иногда, впрочем, он вспоминал, что есть и третья Зола — задушившая Монти, застрелившая Омара, укравшая драгоценности, любовница Конявичуса, капитана и Бог знает кого еще.

— Вспомнила, — вдруг спокойно произнесла Зола. — Монти получил пропуск-молнию. Он объяснил, что хочет попасть в хранилище, чтобы… уничтожить книги.

— Все? — удивился Антон.

— Нет, только по истории бухгалтерского учета.

— Книги Луки Пачоли? — не поверил Антон. Портреты Луки Пачоли висели в каждой школе. Он считался одним из позднейших продолжателей родоначальника великого дела экономической свободы древнеегипетского бога Сета, объяснившего людям, что есть вексель. — Зачем нужно было уничтожать книги Луки Пачоли?

— Не знаю, — пожала плечами Зола. — Монти сказал, что это верняк.

Антон соскользнул в воду, поплыл. На середине бассейна перевернулся на спину, увидел, как слуга — седой стриженый старик в зеленом комбинезоне — накрывает под деревьями стол. Антон не знал, как разговаривать со слугой. Все распоряжения делала Зола.

— Эй! — догнал его по воде ее встревоженный голос. — Ты напрасно думаешь, что с помощью книг можно что-то изменить. Не трать на них время. Они еще никому не помогли.

Зола была неправа. Антон вспомнил длинное копье Дон Кихота. Впрочем, если бы он рассказал Золе, она бы ответила: «Я не Дон Кихот, но спасла тебя от смерти, по меньшей мере, три раза». И была бы совершенно права.

«Если Монти усомнился в идеях Луки Пачоли, — подумал Антон, — отчего бы мне не усомниться в идеях… Адама Смита? — Антон вспомнил светящиеся бегущие строчки, которые постоянно встречал в банках и почему-то… на вокзалах: «Свобода человека — это свобода торговли» и: «Экономическая свобода, реализующаяся в ничем не ограниченном товарно-денежном обмене и рынке, достижима исключительно путем снятия всех внеэкономических влияний на поведение человека». — Ах, Монти, — мысленно восхитился Антон, — высшая степень свободы — сомнение в первоисточниках свободы. Но высочайшая — уничтожение самих первоисточников во имя свободы! Принесение в жертву мало кому видимой за облаками вершины во имя прочности попираемого миллионами ног подножия!»