Дэвид Вонг - В финале Джон умрет

— Почему?

— Я действительно хочу, чтобы ты осталась.

— Отлично, — радостно ответила Эми. — Значит, я остаюсь.

Она поцеловала меня в щеку и снова прижалась ко мне.

— Знаешь, сейчас мне негде жить…

— Ну…

— Джон сказал, что я могу пожить у него, пока не найду себе квартиру.

— Только через его труп.

Она засмеялась.

— Это Джон посоветовал мне так сказать. Кроме того, он хотел, чтобы я рассказала про его огромную кровать, на которой хватит места для меня. И про то, что он спит голым.

— Оставайся здесь. Пока. Но, Эми, мы не вместе, понятно? То есть ты будешь жить здесь, но это ситуация типа «ей негде остановиться», а не «и потом они поженились». Хорошо?

— Конечно. Как же хорошо дома! Одного у Неназванного не отнять: здесь гораздо интереснее, чем в Юте.

В течение следующих четырех месяцев ничего интересного не произошло.

В знойный августовский день мой «форд–бронко», в котором находились я, Джон, Эми и примерно дюжина коробок с ее вещами, свернул с шоссе в том месте, где стоял зеленый знак «Городок университета [название опушено]».

От университета до Неназванного чуть больше двух часов езды: не так далеко, чтобы Эми отказалась ехать, но и безопасность ей обеспечена, если вдруг земля разверзнется и город провалится в ад. Компромисса мы достигли после десятка скандалов и одной истерики. В конце концов я убедил Эми в том, что рано или поздно ей нужно получить образование и зажить самостоятельной жизнью: увидеть мир, раздвинуть горизонты, освободить мой диван и перестать печатать на своем проклятом ноутбуке. Детство она провела не выходя из дома, а в старших классах ей пришлось несладко, так что после этого она, наверное, ни разу не выезжала за пределы города. Вы и представить себе не можете, как пугает мир таких людей, как Эми — тех, кто предпочтет знакомую дыру незнакомому особняку.

Вот почему ты не свалил отсюда при первой же возможности…

Итак, мы подумали насчет колледжа, поискали информацию и выяснили, что с ее аттестатом Эми полагается частичная оплата обучения. Осталось только взять в банке студенческий кредит на недостающую сумму, который потом удавкой затянется на шее, — и добро пожаловать в храм знаний! Разумеется, пришлось подписать кучу бумаг, и последние три недели до переезда в общежитие Эми провела на грани нервного срыва, — но дело мы сделали.

«Вот и все, — подумал я. — План насчет Юты я плохо продумал, однако теперь Эми начнет ходить на занятия, познакомится с интересными людьми. Ей там понравится. Сначала она будет звонить каждый день, потом каждую неделю. А однажды упомянет про какого–то парня — ее друг, скажет она. Затем станет звонить раз в месяц и заезжать в гости дважды в семестр. А потом позвонит и скажет, что познакомилась с одним человеком — он изучает английскую литературу и играет в лакросс или еще в какую–нибудь фигню. Она повзрослеет, сразу после получения диплома найдет работу в другом городе и никогда, никогда сюда не вернется».

Так и должно быть. Эми покинет мою орбиту, выйдет из сферы моего влияния и перестанет быть целью для тех, кто хочет меня прикончить. На этот раз она будет в безопасности.

Когда мужчина строит планы, женщина смеется.

Мы выгрузили коробки, побрели по вестибюлю общежития и пристроились в очередь к лифтам, вместе с толпами тощих девиц, хорошо одетых родителей, толстощеких мальчишек, слишком юных для колледжа, и невероятного количества молодежи из стран Азии. К нам подошел какой–то парень, вручил анкеты, правила поведения в общежитии и прочую ерунду и разговорился с Эми. Она легко сходилась с людьми. День был жаркий, и легкая курточка, переброшенная через руку Эми, полностью скрывала отсутствующую кисть. Эми обменялась с юношей парой фраз, похихикала, а потом он пошел дальше раздавать бумаги.

— Вроде хороший парень, — сказал я.

— Угу, — отозвалась она.

— Ты с ним познакомилась?

— Его зовут Джеймс. Или Джек.

— Одет со вкусом. Наверное, будущий доктор.

Джон посмотрел на меня, потом на Эми, снова на меня, и сказал:

— А еще у него отличная задница.

Эми отвернулась и закатила глаза. Мы поднялись на лифте и отнесли ее вещи в крошечную комнату в общежитии. Я во второй раз попрощался с Эмми, во второй раз не сомневаясь, что расстаемся навсегда. Мы обнялись, я раз десять пожелал ей удачи, выбрался наконец из объятий и направился к выходу — уверенный в том, что добился успеха. Если любишь человека, нужно дать ему свободу. Я думал о том, что поступаю так ради всеобщего блага. Я почти вышел за пределы зоны досягаемости, как вдруг Эми схватила меня за рубашку и развернула.

— Спасибо, что помог с переездом, — проговорила она.

— Без проблем.

Мне показалось, что она хочет сказать мне что–то еще — что–то совсем другое.

— Да, мне не сложно поднимать тяжелые объекты, — произнес Джон. — Я вроде как привык.

Я поднял руку, заставляя его умолкнуть.

— Джон…

— Я, конечно, имею в виду свой член.

— Не обращай на него внимания, — сказал я Эми. — У него такой же член, как у всех.

— Я как раз собиралась спросить… — начала Эми.

— Ты никогда не видел мой член! — взревел Джон. — Я бы показал его прямо сейчас — всем. Но у нас нет времени.

Я повернулся к нему.

— Что? У нас нет времени?

— Ну, нужен целый день — часов пять–шесть, не меньше, — чтобы рассмотреть его как следует, проникнуться его величием!

— В твоих словах нет никакого смысла, — сказала Эми прежде, чем я успел ее остановить.

— Ты бы все поняла, если бы увидела его! — возбужденно завопил Джон. — Милая, тогда бы ты поняла, что в моих словах скрыт бо–о–ольшо–о–ой смысл!

—Джон, успокойся, а? — Я показал в сторону коридора. — Подожди меня у лифта.

Он не двинулся с места.

— Может, поженимся? — спросила Эми.

Ну вот. Внутри у меня что–то оборвалось, а в голове возникла картинка — мотылек, летящий к паяльной лампе. Я попытался найти слова, которые успокоили бы ее, постарался найти лучший способ отказать ей, и сказал:

— Да, конечно.

Джон посмотрел на часы.

— Ну, мои поздравления. А теперь нам пора. Если поторопимся, то успеем поиграть в баскетбол, пока не стемнело.

День выдался жарким. Асфальт плавился под ногами; наши тела, шурша одеждой, танцевали под сбивчивый ритм — «тук–тук–тук» — баскетбольного мяча о площадку. Я двигался спиной к кольцу — туда, где была бы линия штрафных бросков, если бы мы играли на настоящем баскетбольном корте, а не на огромном куске потрескавшегося наждака в виде детской площадки. Я прыгнул и сделал бросок, обреченный на промах в ту самую секунду, когда мяч оторвался от пальцев.

Джон успел на подбор, развернулся, прыгнул и вколотил мяч в корзину.

— Двести семьдесят четыре — сто тридцать семь! — воскликнул он, победно вскинув кулак. По правилам Джона за каждое попадание начисляется по сто тридцать семь очков. — Если бы платили по десять центов за каждый точный бросок, ты все равно бы хреново и фал!