Андрей Валентинов - Капитан Филибер

Легенда кажется весьма сомнительной. По другим сведениям DP-эффект был открыт в одной из крупных медицинских корпораций во время испытания новых лекарств.

Некоторые особо увлеченные «наблюдатели» считали также, что истоки DP следует искать еще в 40-х годах ХХ столетия, в том числе и в печально знаменитом Филадельфийском эксперименте. Никакими доказательствам столь смелое предположение не подкреплялось.

Несмотря на разные оценки DP-эффекта, почти все они сводятся к тому, что «наблюдатель» оказывался в собственном Прошлом (вариант — в «параллельно временном потоке»). Время пребывание варьировалось от нескольких минут до нескольких суток. Варианты «трех таблеток» постоянно множились, позже стали применяться уколы сильнодействующих препаратов, в том числе наркотических.

«Наблюдатели» (из научного интереса и по более приземленным причинам) неоднократно пытались «изменить» собственное Прошлое (или то, что они за Прошлое принимали). Результаты такого вмешательства оценивались по-разному, но в любом случае они были (если были!) незначительны.

Движение DP-watchers быстро приобрело немалую популярность, в том числе благодаря наличию сотен интернет-сайтов, нескольких журналов и ряда легальных объединений. В широкую продажу поступили особые DP-часы с пустым циферблатом (не удержался — прикупил). Власти некоторое время воздерживались от какого-либо вмешательства.

При всей своей активности DP-watchers, однако, так и не смогли понять, что стоит за эффектом: обычная галлюцинация или действительно некое перемещение по собственной жизни. Отколовшиеся от основного движения приверженцы «черного DP» (применявшие сильные наркотические средства) заявляли об удачных случаях перемещения в «параллельные миры», что не было, однако, ничем доказано.

Огромный материал опытов по «погружениям» никем не обобщался и не систематизировался. Движение DP-watchers постепенно вырождалось в своеобразный клуб любителей «ноосферного экстрима».

Осенью 2004 года, после ряда смертных случаев, связанных с употреблением недоброкачественных лекарств и наркотических средств, власти многих стран, включая США и РФ, приравняли DP к обычной наркомании, после чего движение быстро распалось и ушло в подполье. В настоящее время деятельность DP-watchers фактически сошла на нет.

Наиболее трезвые исследователи Ноосферы считают, что вся эпопея с DP была заранее продуманной авантюрой, организованной наркоторговцами и производителями лекарственных препаратов. Джек Саргати и его единомышленники, первоначально относившиеся к «наблюдателям» снисходительно, впоследствии решительно их осудили. Заявления некоторых фанатиков DP о том, что они создали вплотную подошли к созданию «машины времени» (или даже создали ее) нельзя принимать всерьез.

Мир не хотел меняться. Он и так был совершенным — от последней снежинки, от обломанной черной ветки, брошенной в январский сугроб — до кроваво-красного солнца, не спеша поднимавшегося над белыми конусами спящих терриконов. Мир не хотел расти, раздвигаться вдаль — вдоль узкой ленты «железки», уходить в сторону короткими станичными улицами, рваться на части с каждым снарядом, разбрасывавшим черные комья ни в не повинной земли. Мир чуял в себе чужака. Не в силах его отторгнуть, Мир пытался сопротивляться, то упруго пружиня, то поддаваясь для виду и становясь бездонной топью, не замерзающей даже в крещенский мороз.

Миру незачем было становиться другим. Путь, которым он двигался из Вечности в Вечность, казался не самым лучшим, не оптимальным даже, но единственно возможным. Мириады песчинок-судеб, сталкиваясь и расходясь, умирая и рождаясь, незаметно для себя толкали невероятную тяжесть Вселенной, и Мир неспешно, словно нехотя, двигался согласно этому неисчислимому броуновскому движению. Чужая, пришлая воля, маленькая неприметная бабочка, когда-то выдуманная американцем Брэдбери, была лишней, опасной — и тысячи песчинок-душ неосознанно, подобно лейкоцитам в открытой ране, пытались ей помешать. Но их порыв, тоже не предусмотренный и не учтенный, лишь увеличивал отклонения от извечного пути. И вот уже менялось то, чему незачем меняться, легкие круги на черной воде вскипали гребнями волн, разбивая крепкий зимний лед.

Он не знал всего этого — и не мог знать. Он лишь чувствовал сопротивление, внезапную упругость не подвластного ему бытия — в каждом новом дне, в каждом новом бое, в каждом глотке ледяного зимнего ветра.

Он не спорил. Он жил. Его мир несмотря ни на что был прекрасен.

— Хивинский, какого черта атаковали в конном строю? Мы же решили — только в пешем, коней — коноводам. У них же пулеметы…

— Ай, бояр! Не ругай, бояр!..

— Поручик, вы — не Текинский полк, я — не Корнилов. Так что не надо про «бояра», не смешно… Вы, между прочим, инженер по образованию, а не гусар. Я вас в саперы переведу!

— Не губи, бояр, отслужу, бояр!.. Николай Федорович, да там же мастеровые, Красная гвардия, даже не матросы, они винтовку заряжать не умеют. Вы же видели: сразу за мир проголосовали — двумя руками.

— Хивинский!.. Господин полковник, Леопольд Феоктистович, скажите вы ему!

— Ну-ну, молодые люди! К чему горячиться? А вы, Михаил Алаярович, не обижайте командира — и авторитет не подрывайте. Сказано пешими — значит, пешими. Сказано рачьим способом — извольте-с соответствовать.

— Ой, бояр! Стыдно мне, бояр. Пойду харакирю делать, бояр!

— Господин поручик!!!

Он не видел, не мог видеть вечного движения своего Мира — маленького и одновременно такого огромного, не мог рассмотреть ускользающий от взгляда хоровод песчинок-душ. Мог лишь чувствовать — и сомневаться. Теорию он помнил: от первой стадии неверия и шока…

…Я знаю, что это — не настоящее!

Через вторую, через «синдром шлема», отсекающий эмоции, превращающий жизнь в компьютерную «стрелялку» — к растворению, к полной гармонии.

Гармония не наступала. Мир был по-прежнему отделен стеклом. Местами оно истончилось, местами треснуло, но рука то и дело натыкалось на его холодную поверхность. Иногда стекло казалось льдом — непрозрачным, неровным, как тот, что покрывал маленькие окошки затерянной среди донской степи хаты.

Еще одна странность этого странного мира. Хутор под соломенными стрихами — обычный, малороссийский — а жили в нем казаки, столь же обычные служивые донцы. Но он уже не удивлялся. Здесь, на южной околице Каменноугольного бассейна, который еще не называли Донбассом, можно было увидеть и не такое.

Он привык.

Я… Я привык.