Виктор Беньковский - Анахрон (полное издание)

Расставил по полкам все безделушки, какие живы остались. Халцедончик, который с Натальей вместе в Крыму нашли (и как радовались тогда!), подержал в руке, поприслушивался к себе. Но в душе ничего не шевельнулось.

Сигизмунд выбросил несколько выцветших наборов открыток «Отдыхайте в Пицунде», происхождение коих осталось для него загадкой, и тому подобный хлам. Приготовил для вынесения на помойку целую пачку «одноразовых» книг — мутный бурный поток словесной жижи, скупленный еще в разгар перестройки.

Подмел. Комната неожиданно приобрела вполне обитаемый вид.

Вот и хорошо. Теперь будем культурно отдыхать. Сигизмунд погасил верхний свет, завалился на диван с «Инквизитором», творением некоего Александра Мазина. Этого «Инквизитора», помнится, Федор принес, нахваливал. Все руки не доходили почитать. Господи, как давно это было. Будто жизнь назад.

Уткнулся в роман. Полчаса боец–одиночка лихо расправлялся с группировками. Рвал их голыми, можно сказать, руками. Но было интересно.

Интересно, как выглядит сам автор? Небось, толстый, рыхлый. Боевики обычно пишут упитанные трусоватые дяди.

От похождений боголюбивого бойца–одиночки Сигизмунда оторвал телефонный звонок. Звонила, конечно, Аська. Кто еще станет названивать за полночь? Породнились с ней прямо за эти дни.

— Чем это ты, Морж, так очаровал мою высокоученую сестрицу, колись?

— А что, очаровал? — без интереса спросил Сигизмунд.

— Не знаю уж, не знаю… Пришла она от тебя такая задумчивая–задумчивая. Ну точно, думаю, влюбилась. Ты ее там трахал?

— Нет еще, — сказал Сигизмунд. — Только «Кама–сутру» в памяти освежил. А что она говорила?

— Ничего не говорила. О тебе расспрашивала, все обиняками да намеками. Я ей говорю: ты, Виктория, не обольщайся — он хоть и генеральный директор, а нищий. Сперли у него все. Кресло вертящееся сперли с подлокотниками, бумагу для факсов— пипифаксов потырили… Словом, все. Пропадешь ты, говорю, с ним.

— А она? — зачем–то поддержал беседу Сигизмунд.

— А она в уголку засела, все блокнотиком шуршала и что–то под нос себе на разные лады бубнила. Стишки, должно быть, сочиняла. А сейчас вот на ночь глядя гулять пошла. Я говорю: «Ты что, Виктория, с ума сошла? Не в Рейкьявике. Снасильничают и пришибут.» А она: «Нет, говорит, пойду воздухом подышу»… Это она, Морж, о тебе воздыхать пошла, точно тебе говорю… А, вот она пришла.

И Аська бросила трубку.

Как ни странно, диковатая ночная беседа с Аськой резко улучшила настроение Сигизмунда. В поведении аськиной сестрицы вдруг перестал чудиться неприятный меркантильный душок.

* * *

Сигизмунд проснулся со странным ощущением, которое можно было охарактеризовать двумя словами: поезд пошел. Еще вчера этого чувства не было. Вчера — как и те несколько дней, что прошли с момента исчезновения Лантхильды — поезд его жизни, образно говоря, бездарно торчал на каком–то заброшенном полустанке. Сегодня — словно прогудел сигнал — поезд медленно начал набирать ход. Все, ту–ту. Лантхильда осталась там, на платформе. А Сигизмунд двинулся дальше. Жить. Жить без нее. Привык. Успел. Подлец человек, ко всему–то привыкает…

Это чувство не оставляло его весь день. Вечером, придя домой, он решительно вошел в «светелку» и принялся за уборку. Хватит. Сгреб со шкафа и выбросил все пустые коробки–банки. Заглянул в шкаф. Все вещи лежали в идеальном порядке. «Плечиков» Лантхильда не признавала: все было аккуратно сложено стопочками.

Заначек, по преимуществу бесполезных, по всем углам обнаружено было великое множество. Веревочки, резиночки, носовые платки, игрушка из киндерсюрприза, фантики, завернутые в лоскуточки… Вываливая все это барахло в мешок для мусора, снова подумал: нормальна ли была девка? Не может человек в твердом рассудке сберегать и заныкивать такое количество бесполезного хлама. Даже такое отчасти осмысленное дело, как собирание марок, оставалось для Сигизмунда загадкой. Хотя реклама по ого неустанно призывала Сигизмунда собрать сто тысяч пробок от псевдо–шампанского, дабы выиграть поездку на Канары…

Пройдясь с веником под шкафом, Сигизмунд неожиданно вымел нечто неожиданное

— пачку утопающих в пыли фотографий. Отложил веник, наклонился, взял в руки. Происхождение фотографий угадывалось легко: девка выковыряла их из альбома. На всех была Наталья.

Видать, ревновала. Даже изображения убрала, чтобы забыл. Сигизмунд даже обиделся: похоже, девка считала его по интеллекту равным кобелю.

Пошуровал веником еще. Еще одну Наталью вытащил. И бумажный след. Тот, что снимал у девки с ноги, когда сапожки для нее подыскивал.

Сразу вспомнилось, как боялась она давать след. Весь ужас от сей немудреной измерительной процедуры. Как первым делом отобрала у него след, утащила куда–то… Как давно все это было. Совершенно в другой жизни.

А что ей мешало этот след уничтожить, если она за улику его держала? Нарисовалась зачем–то инфернальная картина: дознаватель, обмазывающий девкин след сажей.

Сигизмунд отложил след, отряхнул от пыли натальины фотографии и вернул их в альбом.

Снял с тахты постельное белье. Огляделся — где бы еще прибрать. И тут только заметил на подоконнике листок бумаги. Записка? Что за глупости. Да и не умела она писать. Она умела… Да, это рисунок.

С рисунком в руках Сигизмунд уселся на необитаемую тахту. Задумался. Странноватенький рисунок. Как и сама Лантхильда, впрочем.

На бумаге была изображена телега с непривычно высокими бортами и колесами без спиц. Над задней частью телеги был сделан навес, обтянутый холстиной или чем–то вроде. Конструкция чем–то напоминала фургон американских пионеров на Диком Западе. После того, как полнавеса снесло ураганом. Оставшаяся часть навеса украшалась крупной свастикой. «Фокке–вульф» прямо, а не телега. В передке стояла, выпрямившись во весь рост, сама Лантхильда. Непропорционально крупная — видимо, важная, — она стояла боком к движению, лицом к зрителю. На груди у нее красовалась лунница. В руках она держала… еще одно колесо. Запасное, должно быть. Она вцепилась в него, как рулевой в штурвал.

Сбоку от телеги брел какой–то мужлан и с ним еще одна подозрительная личность, здорово смахивающая на хиппи, только в самостийном сельском исполнении. Патлы до яиц, морда блаженная, глаз хитрый.

Чтобы ясно было, какая сила приводит телегу в движение, на краю листа виднелся хвост тягловой скотины. Вола, должно быть, судя по хвосту. Впрочем, Сигизмунд в сельском хозяйстве рубил слабо.

М–да.

…Интересно все–таки, зачем телеге пятое колесо? Притча какая–нибудь национальная?

От этой мысли Сигизмунд плавно перешел к раздумьям насчет неопознанной девкиной национальности, а затем — естественным ходом — к Вике. Вдруг и вправду накопает что–нибудь? Только дадут ли эти поиски хоть какой–то результат?